Или мы играем в «Монополию», сидя друг против друга, я попадаю на «Променад», или «Сады Марвина», и она встает, вздыхает и вылезает из своих тонких белых трусиков.
Но чаще по радио играло что-то вроде «Twilight Time» «Плэттерз», и мы стояли с ней в свете прожектора «Техниколор». Она обнажена, и мы целуемся.
Или же мы играли в Игру — и я не видел в этом ничего забавного.
Я был весь на нервах и не находил себе места.
У меня было чувство, что я должен пойти туда. Только я боялся того, что могу там увидеть.
Даже мать обратила внимание. Я замечал, что она наблюдает за мной, задумчиво поджав губы, когда я вскакивал из-за стола, потому что разлил стакан воды, или же шел на кухню за банкой колы.
Наверное, отчасти поэтому я не стал ей ничего говорить. Или, может, потому, что она была моей матерью и просто женщиной.
Но я таки пошел туда.
Все вновь изменилось.
Когда я заставил себя войти, то первое, что услышал — кашель Рут. Прокашлявшись, она глухо заговорила, и я понял, что она обращалась к Мэг. Говорила она таким тоном, каким никогда не стала бы говорить с нами: так учительница наставляет маленькую девочку. Я пошел вниз.
Они протянули провод от розетки над стиральной машиной, зацепили его под потолком и повесили лампу накаливания, защищенную металлической сеткой. Лампа ослепительно горела, покачиваясь.
Рут сидела на складном кресле — одном из тех, что шли в комплекте с карточным столом, стоявшим в подвале. Она сидела спиной ко мне и курила. На полу валялось множество окурков — видимо, Рут сидела здесь уже долго.
Мальчиков не было.
Мэг стояла перед ней в вычурном желтом платье, не из тех, в котором ее можно представить. Наверняка оно принадлежало Рут. Оно было старое и не слишком чистое. С широкими рукавами и плиссированной юбкой, обнажающими руки и ноги.
Рут была облачена в нечто подобное, сине-зеленое, но попроще —менее броское и без излишеств.
За запахом сигарет я унюхал камфару. Нафталин.
Рут говорила без умолку.
С первого взгляда можно было решить, что перед вами две сестры, примерно одного веса, хотя Рут была выше и худощавей, волосы обеих были немного засаленные, и обе одеты в старые вонючие платья, будто примеряли наряды на вечеринку.
Разве что Рут сидела и курила.
В то время как Мэг стояла, прислонившись к одной из подпорок, ее руки были крепко связаны за спиной. Ноги тоже связаны.
Кляп был на месте. Но повязку с глаз сняли.
— Когда я была девушкой, как ты, — говорила Рут, — я искала Бога. Я ходила во все церкви в городе. В баптистскую, в лютеранскую, епископальную, в методистскую. В какую угодно. Даже на новенны у Святого Матвея, сидела там на балконе, возле органа. Это было до того, как я поняла, что такое женщина. И ты знаешь, кто мне это открыл? Моя мать. Конечно, она об этом не знала. Не знала, что учит меня, как я сейчас учу тебя. Я сама это видела. Знай — они, мои родители, дали мне все — все, чего только может пожелать молодая девушка, у меня было все. Не считая колледжа, конечно — но в те времена девушки не слишком часто шли в колледж. Но мой папа, земля ему пухом, работал не покладая рук, чтобы обеспечить нас с мамой, и у нас было все. Не то, что мой Уилли.