— Видишь? — сказала она. — Думаю, ты меня еще благодарить будешь.
Мэг извивалась, рвалась из пут. Ткань обуглилась, стала коричневой, почернела, но не загоралась.
Спичка догорела. Рут тряхнула ее и выбросила.
После чего зажгла еще одну.
И поднесла ее к тому же месту, которое уже обожгла. В ней было что-то от сумасшедшего ученого, увлеченного экспериментом, как в кино.
Запахло выглаженным бельем.
Мэг сопротивлялась. Рут схватилась за край платья и держала, пока оно не загорелось, а потом отпустила на ногу Мэг.
Я смотрел, как пополз тонкий язычок пламени.
Расширялся.
Прямо как Рупор со своими солдатиками в мусоросжигательной печи. Только это было по-настоящему. Высокий приглушенный визг Мэг делал это настоящим.
Язычок уже добрался до середины бедра. Потом Рут потянулась назад, взяла колу и затушила его.
Она посмотрела на меня, смеясь.
От облегчения Мэг обмякла.
Наверняка вид у меня был напуганный. Потому что Рут смеялась не переставая. И я понял: она знала, что все это время я стоял позади. Но не обращала внимания. Неважно, что я подслушивал. Ничто не имело значения, кроме ее урока. Это читалось в ее глазах — нечто такое, чего я никогда не видел прежде.
После — да.
Слишком часто.
В глазах моей первой жены, после ее второго нервного срыва. В глазах некоторых ее товарищей по «дому отдыха». Один из которых, как мне сказали, убил жену и детей парой садовых ножниц.
Холодная, всеохватывающая пустота без проблеска радости. Ни жалости, ни сострадания. Дикий взгляд. Взгляд хищника на охоте.
Словно глаза змеи.
***
Такой была Рут.
— Как ты думаешь? — спросила она. — Она прислушается?
— Не знаю, — ответил я.
— Хочешь поиграть в карты?
— Карты?
— В «Сумасшедшие восьмерки», или еще во что-нибудь.
— Да. Можно.
Во что угодно, подумал я. Все, что ты захочешь.
— Пока не придут мальчики, — сказала она.
Мы пошли наверх и играли, и не думаю, чтобы за всю игру обменялись хотя бы десятком слов.
Я пил колу, банку за банкой. Она курила сигарету за сигаретой.
Она выиграла.