Деревня стояла в стороне от дороги, далеко от городов и сёл, и редко-редко бывало, чтобы в неё попадал чужой человек. Оккупация коснулась её сравнительно мало. Фашисты знали, что места эти глухие, гарнизона здесь не держали и наезжали редко, так как побаивались ездить лесными дорогами. Единственным представителем гитлеровской власти в деревне был староста. Он составлял списки на отправку людей в Германию, он выдал дочь вдовы Моргуновой, которая пряталась в погребе, и крестьяне давно бы с ним рассчитались, но за убийство старосты фашисты сжигали деревни и расстреливали жителей.
Теперь, когда артиллерийская стрельба доносилась уже совершенно отчётливо и фронт, очевидно, с каждым днём приближался, старосте стали по ночам сниться нехорошие сны. Крестьяне выжидали и не сводили счёты со старостой, откладывая это до прихода советских частей, а староста боялся крестьян и перечить им не решался. На всякий случай его никуда из деревни не выпускали и следили за каждым его шагом.
Через три дня, когда старосте пришло время ехать в село отвозить списки, его заставили написать письмо и в письме объяснить, что он болен и посылает доверенное лицо. Афонькин выходил из себя, но ничего сделать не мог. Доверенным лицом выбрали совершенно глухого старика, который твёрдо обещал, что ни одного вопроса не расслышит. Старик съездил и на следующий день к вечеру благополучно вернулся.
Несмотря на то что он был глух и подслеповат, то, что ему было нужно, он отлично сумел услышать и разглядеть. Он рассказал, что по шоссейной дороге непрерывным потоком уходят на запад обозы и колонны машин, что фашисты очень угрюмы, что какой-то важный гитлеровец из города уже убежал словом, что дело как будто идёт к концу.
Староста очень забеспокоился, просил, чтобы все запомнили, как он не хотел идти в старосты и как он старался кого можно спасти. Всё это было враньё. Старосте так и сказали, и он совсем приуныл.
Вечером все собрались на улице — послушать стрельбу. Стрельба слышалась очень ясно. Сначала думали — это потому, что ветер попутный, но оказалось, что ветер совсем не попутный, а просто за сутки фронт очень приблизился. Коля побежал рассказать об этом Лене. Лена заволновалась. Она последнее время всё думала о встрече с отцом, у всех спрашивала, узнает ли он её. Ведь, наверное, она очень переменилась за эти три года. Вдруг он её не признает своею дочерью?
На следующий день Лена впервые вышла на улицу. Коля и Владик зашли за нею пораньше утром. У всех домов её приветствовали хозяйки и приглашали зайти. Фокстерьер прыгал вокруг и вилял обрубком хвоста, ворон без конца кричал: «Воронок, Воронуша!», и кот, не любивший выходить из дому, на этот раз вышел на крыльцо.