Так что он положил другие две шляпы обратно на место и прошел в коридор, собираясь попрощаться с матерью, Мими, Ренсе и Паулой. Но как раз в тот момент, когда он стоял на самой оси коридора, раздался страшный удар. Альберехт побежал на улицу. Люди, размахивая руками и крича, помчались в бомбоубежище. Другие пытались прятаться в подъездах домов. Над домами на противоположной стороне бульвара в небо победоносно поднялся столб голубого дыма, потащивший за собой, как показалось, второй взрыв.
Теперь мысли Альберехта остановили свой бег или, может быть, побежали так быстро, что их стало не отличить друг от друга и от того, что он делал. Он открыл машину, сел, завел мотор и уехал.
Послышался вой сирены воздушной тревоги. Люди спешили вернуться в свои дома. Некоторые, находившиеся вдали от дома – почтальон, разносчик газет, – прижимались к ближайшим фасадам.
Альберехт ехал дальше. Теперь на улице ничто не двигалось, и небо было чистым. Столб дыма остался позади. Надеть другую шляпу. Тогда уж и другой плащ. Замаскироваться под другого человека. Почему он этого не сделал? Может быть, стоило это сделать? Что могло быть проще в том гардеробе. От страха, что он упустил великолепную возможность, нога соскользнула с педали газа и машина снизила скорость. Вполне возможно, что кто-нибудь его все-таки видел, когда он стоял на Марельском проезде и когда бросил девочку в кусты.
– Дурак, – закричал я, – а если бы хозяин шляпы увидел, как ты выходишь на улицу в его шляпе?
Господин Альберехт, вы ошиблись… это моя шляпа…
Ты и сейчас все еще рассыпался бы в извинениях.
Что за детский сад – переодеться в другого. Что бы сказал Эрик, если бы увидел Альберехта в чужой шляпе и чужом пальто?
И Альберехт прибавил газу и поехал чуть быстрее. Включил радио. Люди, прижимавшиеся к стенам домов, указывали на него пальцами. Пытались ему что-то объяснить. Ему надо остановиться, вот что ему пытались объяснить. Нельзя ехать, когда воздушная тревога. Но небо оставалось голубым, в нем не было видно ни одного самолета, да и зенитки, насколько ему было слышно, перестали стрелять. Из радио не доносилось ни звука, так что он его выключил. А потом тотчас же включил, иногда это помогало. А сейчас не помогло. Его мысли, которых он постыдился бы, если бы прочитал написанными на бумаге, снова утонули в тупоумных фантазиях, о коих люди ведут сами с собой внутренний разговор, когда их не осеняет истинное вдохновение:
Может быть, Эрик знает больше, чем говорит? Может быть, приемный отец девочки рассказал, что, вскоре после того как она понесла письмо в почтовый ящик, на проезде был замечен человек в коричневом плаще? Эрик не мог видеть, как Альберехт вошел в этом плаще в мамин дом, и не знал, какую верхнюю одежду он снял при входе. Хотя нет, когда Хильдегард приняла у него плащ, Эрик стоял в коридоре. И вообще, сколько он уже носит этот плащ? Достаточно долго, чтобы Эрик его в нем видел. Достаточно заметный плащ, Эрику наверняка запомнился. А шляпу эту он носит еще дольше. Но очень маловероятно, чтобы его могла выдать шляпа. Сотни мужчин носят в точности такие же. Если представить себе, что знакомый Эрика, этот еврей-ученый, который порой консультирует его по поводу издаваемых книг, видел на дороге среди кустов человека в плаще шоколадного цвета…