Дыра, из которой мы вывалились спиной вперед, схлопнулась прямо перед носом демона. Но мне было не до этого. Отбросив в сторону саблю, которой я чудом не перерезала горло заложнице, я рывком оголила правое плечо. На коже, там, где всю мою жизнь красовалась печать, сейчас происходило нечто дикое: татуировка в виде черного пламени сжигала печать. Она буквально жрала ее с одного бока своими огненными языками. Печать трескалаcь, сочилась кровью, которая тут же запекалась, а меня раздирала дикая боль. Наконец, она накрыла меня c головой, как гигантская волна, смяла, перевернула. И я впервые в своей жизни потеряла сознание.
Сколько пролежала в беспамятстве — сказать тяжело. Когда я очнулась, то первое, что увидела — рассвет. Получается, что я провалялась тут всю ночь? Оставалось надеяться, что только ее, а не целые сутки. А потом взгляд упал на белого кролика. Эта сволочь догрызала саблю! Сидела и нагло хрумкала. Только один эфес и остался. Скрежет стоял знатный, с длинных, острых клыков пушистой гадины аж искры летели, но она продолжала уписывать сталь, как иной заяц — капустный лист.
— Да чтоб тебя! — рыкнула я и, на ощупь найдя камень, метнула в этого проглота.
Кролик отскочил, слегка хромая. Выплюнул изо рта покореженный металл и знакомым голосом заявил:
— И не надо так орать. Мало, что меня этой пакостью чуть не прирезала, так ещё и сейчас едва булыжником не зашибла.
Осознание приходило медленно, но четко: этот пушистый засран… в смысле кролик — демоница. Та самая, свадебная.
— А что у тебя с лапой? — зачем-то спросила я.
Ну да. Я. Говорю. С кроликом. Точнее — крольчихой. Веду беседу. Так и захотелось помахать рукой и добавить: «Эйта, ты здесь?» Наверняка дарующая безумие где-то рядом.
— Я же говорю, что ты меня чуть не прирезала. Пришлось рукой за лезвие схватиться, вот и располосовало меня до кости. Так что…
— Ты, сволочь! — я начала приходить в себя. — Это была сабля из аллурийской стали.
— Новую купишь, — невозмутимо заявил будущий воротник. — К тому же я нервничала….
— Двести золотых! — взревела я.
Крольчиха не впечатлилась. Я же, кое-как встав, подобрала эфес, потом бесцеремонно цапнула белую пакость за уши и, пошатываясь, побрела прочь с пляжа.
Крольчиха висела, поджав пол себя лапы и ошалело таращась по сторонам красными глазами.
Я шла молча. Шерстяной комок нервничал. Сначала просто шевелили усами, а потом и задергал поджатыми до того задними лапами.
— Слушай, а почему ты в свой нормальный облик не превращаешься? Ну, в рогатый? — решила уточнить я.
— Я ещё не достигла совершеннолетия, — буркнула крольчиха. — И в мире людей не могу появляться в своем истинном виде… А почему спрашиваешь? — заподозрив неладное, забеспокоилась она.