Внимательно читая программу по литературе, я обратила внимание на то, что ее составители очень уж сильно нажимают на содержание, на идейную, на воспитательную сторону и мало или почти не касаются формы, художественности. Не представляю себе, как это можно делить художественное произведение на две части. Это не отдельные части, а одно неделимое целое.
Я решила по мере сил исправить этот недостаток программы. Свои соображения высказала Кириллу Тамшуговичу. Мы с ним возвращались из школы домой: я — к себе, а он — к себе. Наступали сумерки. Над Дубовой Рощей тишина. Небо нежно-голубого цвета с эмалевой фактурой. Сентябрь давал знать о себе легкими ночными заморозками и вечерней прохладой. А днем по-прежнему стояла жара.
Кирилл Тамшугович глядел себе под ноги, точно боялся споткнуться. Внимательно слушал мои замечания по программе.
— Ну что же, — сказал он, — вы, на мой взгляд, совершенно правы. Глупо рассуждать о художественном произведении, как о какой-нибудь статье или научном трактате. К сожалению, мое поколение сплошь отравлено этим вульгарным подходом к литературе. Нам втолковывали нечто архисоциологическое. Например: кто такой Онегин? Ответ: продукт помещичьего строя. А Печорин? Тоже. Или что-нибудь еще в этом роде. Надо прививать детям вкус к прекрасному. Это — самое главное.
Он добавил, что вполне согласен и с тем, чтобы на уроках литературы разбирались также переводы с абхазского…
— А я думала, что вы мои слова мимо ушей пропустили, — сказала я.
— Почему?
— Потому, что вы… Кажется, вас занимает что-то другое…
Он посмотрел на меня испытующе и снова перевел взгляд на землю.
— Извините, — сказала я, — мне это, должно быть, показалось.
Потом мы снова заговорили о литературе. К моему удивлению, директор был в курсе журнальных новинок. Он знал многое из того, чего не знала я, и попытался выяснить мои литературные вкусы. В общем, взгляды у нас совпадали. Ни я, ни он не были удовлетворены современными произведениями полностью. Я винила писателей в неумелом пользовании всеми богатствами литературного языка. Кирилл Тамшугович соглашался с этим, но с оговорками. Главный порок он видел в другом — в поверхностном изображении жизни. И еще порок — мало лирики.
— Вам нужна любовь? — смеясь, спросила я.
— Отчего бы и нет! — живо отозвался директор. — И любовь тоже. Только имейте в виду, что мне не пятнадцать и не двадцать лет. Просмотрите толстые журналы. Царствуют по преимуществу сантименты начала девятнадцатого века. В романах я не нахожу глубокой философии наших дней. Слишком чистенько и гладенько все изображается.