После этого он поклонился и сказал:
— Надеюсь, что вы погостите некоторое время в моем скромном жилище. Что может предложить вам бедный перс: цветы, немного пищи и вина, музыку и танцы, — улыбнулся и вышел.
На столе лежала книга Саади, раскрытая на следующем стихе:
«Ты видишь пятно в горах.
Тебе кажется, что это тень камня. —
Может быть, это спит тигр».
Глава VII
В КОТОРОЙ ОМЕР ХАЙЯМА ГОВОРИТ УСТАМИ ДЕСЯТИЛЕТНЕГО МАЛЬЧИКА
Вечером меня пригласили на дурбар[21], устроенный в мою честь.
В саду на большой каменной и круглой площадке сидели 12 человек — старейшин племен.
Тучные, с обветренными лицами, роняя на выкрашенные хной огненно-красные бороды горячий жир плова, они дышали здоровьем, казалось, распространяя вокруг себя аромат горных ветров и лошадиного пота. Они были почти неподвижны, поджав под себя ноги, погружая пальцы в плов и нарушая громким чавканьем тишину ночи.
Среди них в золотом шитом мундире и черной шапочке сидел Мухаммуль Мульк.
Тара[22] дрожала, роняя звуки, и падали слова «Рубаяда»[23], как капли крови —
«Теперь, когда в саду запели соловьи,
Из рук гуляк вино-рубин возьми,
И посмотри на это тело, полное душой,
Как жасмин, обремененный яркой красотой».
Так великий поэт Омер Хайяма говорил устами десятилетнего мальчика, напудренного и накрашенного; короткий парчовый халат, юбочка, серьги в ушах, ожерелье на шее, длинные волосы делали его схожим с девушкой. Он танцевал, сладострастно изгибаясь, под звуки тары и бубна, держа бокал в руке, унизанной кольцами и напевая четверостишия в промежутках между движениями.
В серебряные литые чарки наливали шербет — я попробовал, там была изрядная доля коньяку. Движения мальчика становились все более страстными. Он, казалось, исходил в истоме и, последний раз изогнув стан и взмахнув длинными кудрями, упал прямо на ковер. Его тело еще дрожало в сладострастных конвульсиях. Потом он замер. Хотя взоры всех горели нехорошим блеском и щеки были красны, — никто не сделал ни одного движения. Подчеркивая напряжение, задрожали собранные струны.
Неожиданно в тишине раздалось ржание коней и на освещенной луной площадке появились тени людей. Их белые чалмы, черные бурнусы и прижатые к груди руки служили молчаливым напоминанием об окончании дурбара.
Ханы поднялись все сразу и, пятясь задами и откланиваясь, исчезли в темноте аллей.
Мухаммуль Мульк некоторое время прислушивался к замиравшему вдали топоту коней, потом взял меня под руку и повел к дому.
От него пахло вином, он широко улыбался. Луна поливала его сверху своими молочными струями, и он плыл