— Не-е, — потерялся царевич. — Это мы сами затеяли. Сановник-то наш, первый советник, наоборот говорит: не надо бы тебя звать, осерчаешь, мол. Так ведь праздник же! Ждём тебя, стало быть. Но только, — замялся он ещё больше, — ночью тебя ждём, чтобы, ну, понимаешь ли… в другом облике пришла. Ну, в Ненаглядном то есть.
— Лутшше бы шоветника пошлушали, — кипятясь, чудо шепелявило больше обычного. — Нельжжя мне. И так вчера раздухарилисьшш: и тебе шолнце-мельница, и тебе шолнце-самопрялка, и тебе пляшки голышом. Только дурень и не поймет, что я ждесь прячушь!
Князь-королевич надулся, насупился. Что-то властное, батюшкино, в его глазах промелькнуло:
— А чего тебе прятаться-то? Вон силища какая — созвездия с неба и те в ножки кланяются!
— Подглядывал, прошшшила же… — скривилось чудо.
— У семи нянек дитя без глазу! — прикрикнул царевич. — Про тебя поговорка? А?
— Дурень! — из огромных глаз болотного чуда аж слёзы от обиды брызнули. — Ведь я же Стихия, Солнце я, богиня, по-вашему.
— Богиня… — царевич опять обиделся и колупнул сапогом половицу. — Сама же упрашивала: полюби да полюби меня. А ты-то любить умеешь, богиня? Любила бы — пришла бы, как прошу, не позорила бы меня. Вот брошу тебя и уйду — совсем свои силы потеряешь.
Болотное чудо всхлипнуло. Царевич подошёл ближе, сел на лавку. Не глядя, тронул рукой её спину. Кожа на спине была тёплой, но шершавой. Отвернулся.
— Преюшка, — попросил виновато. — Я же видел, какая ты есть на самом-то деле — богиня… Ну, полюби меня, смертного. Что тебе стоит? Годик, другой, ну, десяток. Для тебя это — ничто, ты же вечная. Полюби, хоть через силу. А когда старенький стану, негодный… Ну, выгонишь меня куда-нибудь. Потом.
Чудо болотное шумно сглотнуло и гулко вздохнуло.
— Ишь ты как жалобно, — прошелестело, — да уж ладно, раз так просишшшь.
— Тогда яблочко своё подкинь, — буркнул царевич, — чтобы ненаглядная краса взаправду получилась.
Чудо резко обернулось. Царевич шарахнулся и малость перетрухнул: в здоровенных, на выкате, глазах чуда полыхнули власть и царское самодовольство:
— Держись же, коли так! Во всей красе приду, — неожиданно чётко выговорило чудо. — Только уж потом — чур, не пугаться!
Она выхватила огненный клубочек и легко подкинула его кверху. Яблочко с шипением прожгло и потолок, и крышу, со свистом понеслось вверх, выше леса стоячего. Потом упало обратно, заметно остыв, в ту же самую подставленную ладошку.
В этот вечер в тереме омолодившегося царя гуляли вовсю. Гуляли так серьёзно и с такой решимостью на лицах, как бывает лишь в неурожайные голодные годы. В терем свезли последние припасы из дальних хранилищ. Бояре пили вино, рушили жареных лебедей и глотали последние пироги с рыбой и дичью. Скоморохи ходили на головах и орали похабные песни. Один князь-королевич с приближением ночи всё более мрачнел и хмурился.