«Ебтать, да где ж он?..» — с раздражением думал Миха, внимательно осматривая пологий склон перед собой. Нигде ничего. Он оглянулся назад. «Вон Митяй… Гарун… Дегтярь… Вон Чабан… Тут, вроде, все… Блин, да куда ж Петрович подевался?..» А Петрович просто пропал. Исчез, не оставив никаких следов. «Нет, ну так же не бывает!.. Даже если бы убило, так хоть труп остался бы… или, на худой конец, обрывки, ошметки, кровь…» Миха снова тщательно оглядел каждую деталь пейзажа. «Испарился он, что ли?..»
Когда обстрел ослабел, Миха вылез из укрытия и начал методично обыскивать местность.
— Чего потерял, братуха? — нетвердым голосом спросил подошедший Митяй. За ним следом показались остальные.
— Мужики, Петровиче никто не видел?
— Нет… Не видели…
— Да куда же он, мля?..
Ополченцы рассыпались по склону. «Петрович!.. Петрович, вылазь, хорош спать!..»
Петрович не вылазил.
— Блин, ну нормальная херня! — раздраженно рявкнул Миха. — Петрович, где ты? Пет… — он сразу же узнал эту старенькую выгоревшую пилотку без звездочки, болтавшуюся на ветке. «Мама моя…»
В молодой реденькой траве у дерева был выжжен большой черный круг. Землю в этом круге покрывала… — Миху немедленно вырвало — землю покрывало то, что осталось от Петровича. Не куски, даже не кусочки, — пыль, мельчайшая кровавая пыль, бриллиантово переливавшаяся на солнце, сладко пахнувшая смертью…
Рядом вырвало Митяя.
— Прямое попадание, — сообщил спокойный как матрас Чабан. — А потом гранаты в «лифчике» сдетонировали… Вонять будет — мраки… И не соберешь ведь!..
Ему никто не ответил. Гарун с Дегтярем торопливо устремились к окопу, подальше от этого кошмара, за ними, пошатываясь, побрел белый, как простыня, Митяй. Следом за Митяем угреб Чабан, равнодушно матерясь себе под нос.
Миха — остался. Пересиливая себя, он присел на корточки над останками Петровича и закурил. Ему было плохо, страшно и противно, но он сидел, покачиваясь, с отвращением тянул сигарету и заставлял себя внимательно разглядывать то, что было перед ним. Он ненавидел запах крови, но тем не менее втягивал и втягивал его ноздрями, пил, глотал, борясь со спазмами в обезумевшем желудке.
Вся штука была в том, чтобы привыкнуть, притерпеться к этому ужасу. «Мы боимся этого, потому что представляем себя в таком виде… и потому что человеческая жизнь еще что-то значит для нас… У меня этого не должно быть. Я — солдат…» В глазах поплыли оранжевые искорки. «Смотри, сука… Любуйся… Ты должен уметь смотреть на это спокойно…»
Потом Миха вспомнил Петровича. «Вот ты, засранец, и отвоевался… Добродушный пугливый старпер с теплыми носочками в „сидоре“…»