Его рот дернулся, будто он готовился опротестовать ее слова, но вместо этого Виктор предпочел кисло согласиться.
– Спасибо, – неуверенно произнес он.
– Пожалуйста.
Им обоим было известно, что этот разговор ничего не изменит. Что Виктор все так же будет считать виновными в произошедшем не только леди Мэриголд, но и Герге, и будет мучиться от того, что Герге, без которого не началось бы безумие, стоившее жизни шестерым, не понесет никакого наказания. Но одной цели Лидия этой беседой добилась: заставить его отбросить тяготившие мысли, напомнить, что иногда смерть может действительно спасти жизни, каким бы парадоксом это ни представлялось.
Сегодня вечером этого было достаточно.
– Так зачем ты пришла? – напомнил Виктор, отвлекаясь от переживаний.
Он встал и по очереди зажег все светильники, отчего в комнате стало уютнее и даже теплее. Добрый знак, означавший его окончательное возвращение в мир живых.
– Вот, – протянула она ему папку. – Все, что ты просил.
Под картонной обложкой скрывались фотографии, копии документов, черновики так и не написанных статей. Все, что было известно о Марии Доротее Эвелин Гринберг, младшей дочери пятнадцатого барона Гринберга. И ничего, что могло бы заинтересовать полицейского.
– Немного, – заметил Виктор, пролистывая досье.
– Я предупреждала. Что ты вообще ищешь?
Он пожал плечами, уходя от ответа.
– Здесь этого нет. Ты все смотришь на часы, – заметил он.
Лидия с досадой спрятала руку за спину.
– Не думала, что так у тебя задержусь.
Намек был очевиден. Виктор вскочил с кресла, в которое опустился, рассматривая фотографию с Весеннего бала.
– Пойдем, найду тебе кэб.
– Не стоит, – смутилась Лидия. – Меня ждут.
В комнате повисло неловкое молчание. Наконец он усмехнулся:
– Значит, это конец?
– Конец давно наступил, – с грустью улыбнулась ему Лидия. – Просто ты отказывался это замечать.
Доктор
– Как вы себя чувствуете? – спросил я, занимая место напротив леди Эвелин.
Мы сидели в том же кабинете, где обнаружили ее тогда. Она еще была бледна и слаба, и, забравшись с ногами в старое дубовое кресло, слишком большое для нее одной, казалась поразительно хрупкой. Но для человека, несколько дней назад лишь чудом избежавшего смерти, держалась удивительно хорошо.
– Очень глупо, – призналась она.
Я спрашивал не о том, но не стал перебивать, позволяя ей выговориться.
– Я всегда считала, что неплохо разбираюсь в людях. Но, оказывается, совершенно их не понимаю, – беспомощно улыбнулась леди Эвелин. – Когда был траур по Ульриху, когда я была отрезана от мира, Мэриголд начала присылать мне письма. Она была единственной, кто остался со мной в это время. Кто пытался утешить, не зная, что утешать меня не в чем. Я стала считать ее своим другом…