В промежутках между нашими праздниками плоти – Кармен и я часто прибегали в ее комнату в промежутках между занятиями, чтобы провести час в яростном совокуплении, – и моими долгими занятиями и, конечно же, часами, которые я проводил в библиотеке, – достаточным временем, чтобы восстановить силы для следующей встречи, – я всё меньше и меньше виделся с Лучесси. Он часто занимался по ночам, толком не спал, дремал время от времени, но к концу семестра наши встречи стали совершенно хаотичны. Когда я ночевал у Кармен, я мог не видеться с ним несколько дней подряд. К этому времени мой круг общения расширился за пределы Уигглсворта, в него вошли несколько друзей Кармен, куда более космополитичных, чем я. Очевидно, Лучесси презирал всё это, но любая попытка ввести его в мой круг общения встречала резкий отпор. Его гигиена продолжала ухудшаться, в нашей комнате воняло носками и плесневелой едой, которую он приносил из кафе и не выкидывал. Частенько, войдя, я заставал его сидящим на кровати, полуодетого, что-то бормочущего себе под нос и делающего странные, резкие движения руками, будто разговаривающего с невидимым собеседником. Собравшись спать – в тот момент, когда он сам решал это сделать, хоть посреди дня, – он вымазывал лицо мазью от прыщей, толстым, как грим у клоуна, слоем. Он взял за привычку ложиться спать, прицепив на ногу нож аквалангиста в резиновых ножнах. (Мне следовало бы обеспокоиться этим сильнее, чем я это сделал.)
Я о нем беспокоился, но не слишком сильно. Я просто был слишком занят. Несмотря на мой новый круг друзей, более интересный, я всегда подразумевал, что мы оба и дальше будем жить в одной комнате. В конце учебного года все первокурсники проходили жеребьевку, чтобы определить, в каком из гарвардских общежитий они будут жить следующие три года. К этому относились как к ритуалу перехода в иное качество, смене социального статуса, вроде того, кто на ком женится. В этом ритуале было два аспекта. Первым было то, где именно хотел бы жить каждый из нас. Всего было двенадцать домов, каждый со своей репутацией. Консервативные, модные, деревенщина и так далее. Самыми желанными были те, что расположились вдоль реки Чарльз – совершенно роскошная недвижимость по цене обучения. Самыми нелюбимыми были те, что на старой площади Рэдклиффа, у Гарден-стрит. Оказаться «на площади» было равносильно изгнанию, быть навсегда привязанным к расписанию автобусов, которые, как назло, переставали ходить намного раньше, чем заканчивались вечеринки.
Вторым, конечно же, было то, кто с кем будет жить. Это приводило к тому, что несколько недель людям приходилось определяться, с кем они общаются и какие у них приоритеты в дружбе. Отказаться жить в комнате с тем первокурсником, с которым ты жил до этого, было обычным делом, но воспринималось это как развод. Я задумался над тем, как мне поговорить об этом с Лучесси, и понял, что у меня духу не хватит. Кто еще согласится жить вместе с ним? Кто еще станет терпеть его выверты, его меланхоличный характер, его нездоровые запахи? И в довершение ко всему, если подумать, меня никто и не спрашивал. Похоже, Лучесси считали моим.