А тем временем вечеринки продолжались. Их было предостаточно. Беспорядочные пьянки, балы в строгих костюмах, гулянья в саду, где все пили джулеп из виски с мятой, а девушки расхаживали в шляпках. В моем заслуженном боевом смокинге, при розовом галстуке – он стал моей эмблемой – я танцевал под «Линди», «Электрик Слайд», «Хоки Поки» и «Бамп» в любое время дня и ночи. Я был либо пьян, либо с похмелья. Всякие часы триумфа имели свою цену. Впервые в своей жизни я вдруг понял, что уже скучаю по людям, с которыми еще не расстался.
За неделю до выпуска Джонас, Лиз, Стефани и я отправились на Кейп-Код, в дом родителей Лиз. Никто ничего не говорил, но было маловероятно, что мы еще вот так вчетвером соберемся в ближайшее время. На этот раз родители Лиз были там, они только что заехали в дом, открыв сезон. Я уже до этого встречался с ними в Коннектикуте. Ее мать, Пэтти, была в своем роде женщиной из общества, притворно вежливая и говорящая, едва открывая рот, а вот ее отец был одним из самых радушных и беззаботных людей, каких я встречал в своей жизни. Рослый мужчина в очках (зрение Лиз унаследовала от него), с открытым лицом, Оскар Мэйкомб был банкиром, рано отошедшим от дел и теперь, по его словам, он проводил жизнь, «играясь со своими деньгами». Он боготворил свою дочь – это было очевидно для всякого, не лишенного глаз; менее очевидным, но не менее бесспорным было то, что он ставил ее намного выше своей жены, к которой он относился с мечтательной влюбленностью, как можно было бы относиться к очень породистому пуделю. Когда он общался с Лиз, улыбка не сходила с его лица, они частенько болтали между собой по-французски, и теплота его отношения распространялась на всех, кто входил в ее круг общения, в том числе и на меня, которого он прозвал Тимом из Огайо.
Дом в городке под названием Остервиль стоял на утесе с видом на пролив Нантакет-Саунд. Он был огромен, с комнатами на двух этажах, с большим газоном на заднем дворе и шаткой лестницей, ведущей на пляж. Несомненно, он стоил не один миллион долларов, хотя бы сам земельный участок в таком месте, хотя в те времена я еще не умел подсчитывать в уме такие вещи. Несмотря на свой размер, он был очень уютным и непритязательным на вид. Бóльшая часть мебели выглядела так, будто ее купили за гроши на распродаже. После полудня в дом врывался ветер, несясь сквозь него, будто нападающие «Нью-Йорк Джайнтс». Вода в океане была еще слишком холодной, чтобы купаться, и поскольку было еще только начало сезона, в городке почти никого не было. Мы проводили дни, валяясь на пляже и делая вид, что не мерзнем, или лениво сидели на террасе, играя в карты и читая, пока не наступал вечер и время выпивки. Мой отец мог позволить себе выпить пива перед ужином, сидя перед телевизором и глядя новости, но не более того. Моя мать вообще никогда не пила. А вот в доме Мэйкомбов коктейльный час был чем-то святым. В шесть вечера все собирались в гостиной или, если вечер был потеплее, на террасе, куда отец Лиз приносил нам серебряный поднос с вечерними коктейлями – старомодными, с виски, «Том Коллинзами», водкой с мартини в охлажденных бокалах с оливками на шпажках и изысканными фарфоровыми чашками с орехами, обжаренными в печи. За этим следовало изрядное количество вина и ужин, после которого мы иногда пили виски или портвейн. Я надеялся, что проведенные на Кейп-Коде дни дадут моей печени отдых, но эти надежды были тщетны.