Джонас и я спали в одной спальне, девушки – в другой, в противоположных концах дома. Посередине была спальня родителей Лиз. Когда мы приезжали сюда на каникулы, дом был в нашей власти и мы спали как хотели. Но не в этот раз. Я ожидал, что всё это закончится тем, что мы будем тихонько пробираться по дому среди ночи, но Лиз запретила делать это. «Прошу, давайте не будем шокировать взрослых, – сказала она. – Мы их и так очень скоро шокируем».
И это было чистой правдой. К этому времени я уже подустал от Стефани. Она была чудесной девушкой, но я не любил ее. В этом не было никакой ее вины, она вполне заслужила, чтобы ее любили. Просто мое сердце было не с ней, и от этого я чувствовал себя лицемером. Со времен похорон в Нью-Йорке Лиз и я ни разу не говорили ни о моей матери, ни о ее раке, ни о той ночи, когда мы вместе гуляли по улицам города, но в последний момент сделали шаг назад от края бездны, чтобы не нарушить верности. Однако было совершенно ясно, что та ночь оставила свой след в нас обоих. До того момента вся наша дружба была завязана на Джонасе, но после возник новый контур, не через него, а в обход. И в этом контуре протекал свой ток, ток тайной интимной близости. Мы понимали, что произошло, когда мы были там. Я чувствовал это и был уверен, что она тоже это чувствует, и тот факт, что мы ничего тогда не совершили, лишь усиливал глубину нашей связи даже сильнее, чем если бы мы упали в постель друг к другу. Мы могли сидеть на террасе, когда каждый из нас читал пахнущую плесенью книгу, оставленную кем-то из прежних гостей; мы могли одновременно поднять взгляд и посмотреть друг на друга, и в уголках ее рта появлялась насмешливая полуулыбка, на которую я улыбался в ответ. «Только поглядите на нас», будто говорили мы друг другу, «разве мы не образец верности, оба. Если бы они только знали, как мы храним верность им. Мы заслуживаем награды».
Конечно же, я не был намерен что-то предпринимать. Я слишком многим был обязан Джонасу. Да и не думаю, что Лиз приветствовала бы такую попытку. Связь между ней и Джонасом была очень давней и намного более глубокой, чем та, что могла бы возникнуть между нами. Сам дом, с его бесконечной чередой комнат, видами на океан и скромным изяществом обстановки, лишь напоминал мне об этом. В этом мире я был гостем, желанным и даже, как говорила мне Лиз, уважаемым. Но всё равно гостем. Наша ночь, проведенная вместе, оставила в нас неизгладимый след, но осталась лишь просто ночью. Однако я всё равно всякий раз приходил в возбуждение, находясь рядом с ней. Глядя, как она подносит бокал к губам. Глядя на ее привычку сдвигать очки на лоб, когда ей надо было прочитать написанное мелким шрифтом. То, как она пахла, ощущение, которому я даже не стану пытаться дать название, поскольку это было ни с чем не сравнимо. Боль или удовольствие? И то, и другое. Я был рад находиться рядом с ней и принимал ситуацию такой, какая она есть.