Я приехал в Мерси посреди ночи. Такое впечатление, что я не был здесь целое столетие. Я лег спать в машине и проснулся утром от стука в стекло. Это был мой отец.
– Что ты здесь делаешь?
Он был одет в банный халат; вышел на улицу, чтобы взять из ящика воскресные газеты, и увидел машину. Он сильно постарел, так, как бывает с людьми, которые перестают заботиться о своей внешности. Небритый, изо рта плохо пахнет. Я пошел в дом следом за ним. Внутри всё выглядело зловеще, точно такое же, как и раньше, но пахло пылью и несвежей едой.
– Есть хочешь? – спросил он. – Я собирался хлопьев поесть, но, думаю, у меня несколько яиц есть.
– Всё нормально, – ответил я. – Я на самом деле ненадолго. Просто хотел поздороваться.
– Давай, что ли, кофе сварю.
Я ждал его в гостиной. Думал, что буду нервничать, но этого не случилось. Я на самом деле вообще почти ничего не чувствовал. Отец вернулся с кухни с двумя кружками кофе и сел напротив меня.
– Ты вырос, – сказал он.
– На самом деле рост тот же. Может, ты уже подзабыл.
Мы выпили кофе.
– Ну, как дела в колледже? Слышал, ты только что защитился. Они мне ведомость прислали.
– Да, всё хорошо, спасибо.
– И это всё, что ты хочешь мне сказать?
В его тоне не было недовольства, только интерес.
– По большей части, – ответил я, пожимая плечами. – Влюбился. Но ничего из этого не вышло на самом деле.
Он на мгновение задумался.
– Полагаю, ты хотел бы мать навестить.
– Это было бы хорошо.
Я попросил его остановиться у бакалеи, чтобы купить цветы. Цветов у них было немного, только ромашки и гвоздики, но я решил, что матери уже всё равно. Попросил девушку-кассира сделать букет с зеленью, чтобы это выглядело получше. Мы выехали из города. Внутренности отцовского «Бьюика» были забиты упаковками от фастфуда. Я поднял макдоналдсовский пакет, и из него вывалились засохшие ломтики картошкифри.
– Не стоит тебе такое есть, – сказал я.
Мы доехали до кладбища, припарковались и пошли пешком. Стояло чудесное утро. А мы шли мимо раскинувшегося моря могил. Надгробный камень матери стоял в той зоне, где хоронили кремированных. Здесь памятники были поменьше и стояли почаще. На ее камне было лишь имя, Лорейн Фэннинг, и цифры. Ей было пятьдесят семь.
Я положил цветы и сделал шаг назад. Задумался о прежних днях, о том, как мы были вместе, о том, каково было быть ее сыном.
– Здесь не так уж плохо, – сказал я. – Думал, хуже будет.
– Я с тех пор так и не приходил. Хотя, наверное, надо было. – Отец тяжело вздохнул. – Я реально всё испортил. Знаю это.
– Ничего, всё уже кончилось.
– Я на куски рассыпаюсь. Диабет, давление выше крыши. Забывать всё стал. Вчера вот надо было пуговицу на рубашку пришить, так забыл, куда ножницы положил.