Как-то вечером, перед Рождеством, зазвонил телефон. Время было к полуночи, я только что улегся в кровать.
– Тим?
– Да, это Тим Фэннинг.
Позднее время звонка раздражало меня, а голос я не узнал.
– Это Лиз.
Мое сердце ударилось о ребра. Я не мог найти нужных слов.
– Алло?
– Я слушаю, – с трудом ответил я. – Так здорово услышать твой голос. Ты где?
– Я в Гринвиче, у мамы.
Я подметил, что она не сказала «у родителей». Значит, Оскара не стало.
– Мне надо с тобой увидеться, – сказала она.
– Конечно. Конечно, мы можем увидеться.
Я лихорадочно рылся в ящике стола, ища карандаш.
– Я брошу вся и всё. Только скажи, когда и куда.
Она должна была приехать в город поездом на следующий день. Сначала что-то сделать, потом мы должны были встретиться на Центральном вокзале в пять, а потом ей снова в Гринвич возвращаться.
Я вышел из офиса с хорошим запасом, решив, что приду первым. Весь день шел дождь, рано стемнело, и дождь перешел в снег. В подземке было не протолкнуться, поезда ходили медленно, будто в замедленной съемке. Я приехал на станцию за считаные минуты до назначенного времени и стал под часами. Мимо меня струился бесконечный поток людей – жители пригородов в дождевиках и с зонтиками под мышкой, женщины в беговых кроссовках поверх чулок, и у всех – налипший на волосы снег. У многих в руках были яркие, в контраст ко времени года, магазинные пакеты: «Мэйсиз», «Нордстром», «Бергдорф Гудмэн». Сама мысль обо всех этих людях, радостных и исполненных надежд, раздражала меня сверх всякой меры. Как они могут думать о Рождестве в такое-то время? Неужели они не понимают, что случится на этом месте очень скоро?
А затем появилась она. Ее вид окончательно меня разбил. Ощущение было такое, будто я очнулся от очень долгого сна. На ней было темное короткое пальто, ее волосы были прикрыты шелковым платком. Она протискивалась ко мне сквозь толпу, и, как это ни абсурдно, я вдруг подумал, что у нее не хватит на это сил. Что толпа поглотит ее, будто в кошмарном сне. Встретившись со мной взглядом, она улыбнулась и махнула мне рукой из-за спины мужчины, перегородившего ей дорогу. Я начал проталкиваться к ней.
– Ну, вот он ты, – сказала она.
За этим последовало объятие, самое теплое, самое искреннее во всей моей жизни. Одно то, что я ощутил ее запах, наполнило меня чистейшей радостью. Но я ощутил не только счастье. Она прижалась ко мне каждой косточкой, каждым уголком своего исхудавшего тела, было ощущение, что я обнимаю птицу.
– Отлично выглядишь, – сказала она, отодвигаясь от меня.
– И ты тоже.
Она тихо усмехнулась: