Заслышав приглушенные голоса, Косуке даже пригнулся.
— Нет, вы знаете правила. Давайте, что там у вас.
Присмотревшись, Косуке понял, что этот голос принадлежал Кеи. Тот стоял отвернувшись в сторону от обнаженного Иесуги. Его тело покрывали капли пота, волосы взмокли, а от морозного воздуха при дыхании от его лица поднимались облачка пара. Торчащий член Иесуги заметно подрагивал.
— Ну же, мальчик… — обратился он к Кеи, кладя ему на плечо руку, но надолго она там не задержалась.
— В следующем месяце. Давайте сюда эти гребаные деньги.
Иесуги отошел к краю фонтана — там лежала его куртка — и вытащил из кармана конверт. Выхватив конверт из его рук, Кеи тут же убрал его в задний карман брюк. Вынужденный признать поражение, старик неохотно стал натягивать штаны. Он наблюдал за беззаботно одевающимся Кеи, и гримаса злобы искажала его лицо.
— Сбегаешь, значит…
— Здесь холодно.
— Прежде ты был сговорчивей…
Кеи натужно улыбнулся, как будто ему рассказали несмешной анекдот. Взбешенный его безразличием, Иесуги схватил Кеи за руку. Мальчик будто ждал этого: он что есть силы врезал Иесуги ногой в живот, и тот со стоном повалился на землю. А Кеи продолжил одеваться.
— Ты же знаешь, как я люблю тебя, мальчик мой. Ведь знаешь, правда? — разрыдался старик.
— Нет, Иесуги. Ты никого не любишь.
— Я заботился о тебе как никто другой!
— Да, потому что я особенный.
— Почему ты не можешь обращаться со мной по-человечески…
Кеи рассмеялся — его презрительный смех был хорошо знаком Косуке.
— Потому что ты этого не заслуживаешь, — ответил он и погладил лысеющую голову Иесуги. — Все. Это было в последний раз. В следующем месяце ты просто дашь мне денег. А если заартачишься — я иду к газетчикам. Понял, старикашка?
И Кеи пошел прочь, растворяясь в бесформенном сизом полумраке зарослей.
Косуке казалось, будто он получил удар под дых, настолько глубоко его переполняло чувство страшной потери и отвращения. Он взглянул вниз, на Иесуги; тот стоял — одинокий и несчастный. Его глаза, направленные в небо, поблескивали, как холодные береговые огни, а губы тихо шептали:
«Я тот, кого бросили на скамейке, свет погашен, цветы завяли».
* * *
Ивата проснулся на мокрых простынях в крошечной серой квартире-студии. Сакаи сидела на подоконнике, прижав колени к груди, и курила, глядя на моросящий дождь и пастельно-голубоватый рассвет. На ней был старый серый кардиган и доходящие до босых ступней гетры.
— Дурной сон? — спросила она не повернувшись. Ивата сел и, подняв руку к затылку, сморщился от внезапной боли.
— Не трогай повязку. Тебя шарахнули довольно сильно.