Ведь ночь самое отличное время, чтобы танцевать с мертвецами.
Я открыл дверь и вошел в кабинет, в его храм. Господи, как же меня трясло, когда я открывал дверь, в предвкушении этого великого момента. Момента, когда я собственными глазами увижу великое произведение искусства, о местонахождении которого никому ничего не известно. Когда увижу то, что стало моим смыслом жизни и заставило действовать на свой страх и риск. И я вошел. Только десь включил свет, нащупав на стене выключатель. Мои подозрения и предположения немного не оправдались — в кабинете его была мебель: кресло и письменный стол у правой стены. Но стены и потолок, как я и предполагал, были окрашены в белый цвет, а на полу лежал ковер. И она. На левой стене — в гордом одиночестве. Одна единственная картина в его храме. Что я испытал, когда увидел «незнакомку»? Думаю, к тому времени я уже испытал достаточно эмоций, а последний их запас сознание берегло на момент, когда предстояло встретиться с Мартином лицом к лицу в очередной раз. В любом случае, я не испытал при взгляде на нее того умопомрачительного чувства, о котором думал, и на которое надеялся. Точнее, не в той мере. Трепет и дрожь, конечно, пробежали по телу, засосало под ложечкой, и ком встал в горле. Я подошел к ней вплотную и осторожно, едва касаясь, провел по холсту рукой, почувствовав эту вековую шероховатость. Несомненно, все это поразило меня до глубины души, но повторюсь, не в той мере, каковую я ожидал. Я же ждал, что свидание с «незнакомкой» вызовет во мне новую бурю эмоций, вплоть до сумасшествия, что я буду стоять перед ней на коленях и молиться ей, созерцая ее величие. А вышло по-другому, хотя, наверное, это и к лучшему.
Черт, как же хочется спать, что же это такое?
Скорее всего, впечатления от встречи с этой картиной были сглажены все тем же потрясающим чувством, что у меня хватило смелости и настойчивости совершить то, что я задумал. И взирая на картину, я уже видел не объект, который и породил всю эту идею… а скорее всего, видел плод, который я должен сорвать. Который, теперь, по праву принадлежит мне. Не по законному праву, а по моральному праву.
Итак, я снял картину со стены, запер за собою дверь и вернулся в спальню Мартина. Я даже поправил его постель и укрыл его тощее и отвратительное тело одеялом, положил связку ключей под подушку, и, развернув кресло, что стояло у стола напротив кровати, сел в него, положил картину на колени и, устремив взгляд на Мартина, принялся ждать. По моим расчетам он должен был проснуться часа через два. Долго и мучительно, но я решил ждать, хоть дело и было сделано, и я мог беспрепятственно покидать его дом. Но нет! Эту сцену, этот десерт, я ждал с нетерпением, я не мог отказаться от мысли добить его, угрожая ножом «незнакомке», как когда-то делал он. Не мог отделаться от искушения послушать его мольбы, увидеть ужас и отчаяние на его лице, во всем его существе. Как когда-то он видел их во мне, и остался равнодушным, подарив мне жизнь. Вот теперь пришла и моя очередь подарить ему жизнь. Посмотрим, сможешь ли ты совладать с жизнью, когда у тебя забирают самое дорогое, что есть в жизни. Это было гвоздем программы — его унижения и ползания на коленях. Сколько раз, каждый день, каждый час, я прокручивал и проигрывал эту сцену в своем воображении, и наяву она удалась на славу!