— Но ведь… — попыталась заговорить женщина.
— Нет-нет, сейчас я вам в двух словах объясню, — вновь перебила Лилия. — С детства в жизни моей семьи все сводилось к какому-то странному… даже страшному, и непонятному богу. Все что делалось, все, что хотелось сделать, все, что нужно было сделать — все сводилось к этому богу, пророком которого в нашем доме был отец. То есть говорилось все от имени бога и Иисуса, но говорилось отцом. Говорилось отцом от имени бога, которого я реально боялась, который вселял в меня ужас и рубил на корню большинство мечтаний и интересов. Петь нельзя, рисовать нельзя, одеваться по-человечески нельзя, гулять допоздна нельзя. Можно ходить в воскресную школу, каждые выходные в церковь, молиться на еду. И самое главное — отец никогда не поднимал руку ни на меня, ни на мать, никогда. Но мы с матерью боялись его. Этот странный и извращенный бог, который овладел его мозгом, легко мог заставить его сделать это, только бы появился весьма подходящий повод. Да… от него всегда исходила, и сейчас исходит, сильная скрытая агрессия, которая может выплеснуться наружу, если его бог будет нами недоволен. Моя бедная мать — она… она овечка. Она любит его, я знаю, но и эта любовь неправильная, она создана на страхе, так что и любовью называться не имеет права. Она никогда не говорила и не скажет, но думаю, не раз она проклинала тот день, когда отдала ему руку и обрекла себя на служение псевдобогу. Вот так… — Лили прищурила глаза и помолчала несколько секунд, затем продолжила: — Лет в четырнадцать я перестала бояться этого бога. Перестала, потому что поняла, что его нет, а зачем бояться того, чего не существует. Я открыла для себя другого бога, открыла в своей душе без помощи святых писаний, нравоучений и бесконечных молитв. И вот этот бог и помог мне перестать бояться, и ведет меня по сей день. Выпускные экзамены я сдала блестяще, и двери всех университетов были для меня открыты. Не буду вдаваться в подробности, чего мне стоило вырваться из той церкви бога моего отца, коей стал наш дом; скажу, что только наш священник, которого я тайком уговорила, смог убедить отца, что образование есть дело богоугодное и не ведет к разврату и греху. В итоге, мы остановились на филфаке университета Санлайта, так как от Трэстона это был самый близкий вариант. Но мне было все равно — главное, было вырваться — и моя мечта сбылась. Что же до парней… брака и детей — скажу вам так: после окончания университета мой парень — обязательно из набожной семьи и знающий библию наизусть — приедет к отцу и попросит моей руки, после чего мы обвенчаемся. Мы переспим в первую брачную ночь, и у нас родится ребенок. Если мы захотим еще детей, нам вновь придется переспать, тем самым опять опустившись на самое дно нравственности, после чего должны будем долго и усердно замаливать грех. То, что вы сейчас слышите — это не пустые слова, и не голос обиженного детского сердца. Поверьте, все эти разговоры бесконечно велись в нашем доме, все это — вера и религия моего отца, от которой он никогда не отступится. Аборт для него грех, но выгнать, проклясть и опозорить дочь — нет. Я не знаю, расстроилась бы я от этого или нет. Просто мать не могу бросить. Никогда я не оставлю ее без помощи против этого пророка, а она никогда не пойдет против него. Я знаю его отлично, и знаю, что так и будет — скажи я про беременность, есть вероятность, что я больше никогда не увижу маму, — Лили снова помолчала несколько секунд. — И прошу вас, не комментируйте то, что я сейчас рассказала. Объективную оценку ситуации тут никто не сможет дать, кроме меня, потому что я знаю, о чем говорю.