— Я надеюсь, — ответил Питер и добавил шепотом: — Надеюсь, хоть ты без пистолета…
Парень за перегородкой все же расслышал эти слова, потому что ответил:
— Простите, святой отец. Видимо, мне нужно чаще бывать в церкви, потому что я, к сожалению, не знал, что на исповеди необходимо иметь с собой огнестрельное оружие.
Питера заставила улыбнуться находчивость парня, который тем временем добавил:
— Ладно, не обращай внимания, это я так…
— Я даже боюсь представить, — весело, и даже слегка возбужденно ответил парень. — Боюсь представить, что вас побудило на это «так».
— Ну что ж… — Питер сделал вид, что не заметил последних слов, и вернул себе спокойный тон. — Думается мне, что пришел ты сюда, вовсе не на исповедь, а укрыться от дождя.
— Хаха! — парень же, похоже, вовсе не собирался переходить на серьезный манер. — Здравая мысль, весьма.
— Неужели, не нашлось более подходящего укрытия? — Питер хотел домой, его вовсе не прельщала перспектива пустого разговора.
Исповедник помолчал секунд десять, хмыкнул, и все же приняв серьезный тон, ответил:
— Нет, святой отец. Нет. Я на исповедь, дождь меня вовсе не страшит.
Эта идея священнику тоже не очень понравилась, но сам Питер заметил одну вещь. Даже не видя человека, который находится по другую сторону конфессионала, он чувствовал к нему какую-то необоснованную расположенность. Какое-то странное, поразительно сильное обаяние исходило от этого парня. Его голоса… нет, даже одного его присутствия хватало, чтобы проснулась заинтересованность в этом человеке. Словно сам собой, он уже являл живое воплощение неосознанной, эмоциональной симпатии. Питер чувствовал это, и был удивлен, так как впервые в своей жизни столкнулся с подобной, чисто ментальной, человеческой притягательностью. Да, он вовсе не был настроен на продолжительные беседы, и не был против, чтобы этот парень встал и ушел, но обаяние его создавало вокруг него некую интригу, которая вызывала желание побыть в его обществе. Во всяком случае, не противится этому обществу. Голос и интонация этого человека казались настолько искренними, словно исходили из самого сердца, и не было даже намека на скрытое лукавство или иронию. Ему хотелось ответить, и его хотелось вновь послушать.
— Ясно, — сказал священник спокойно. — Если угодно, меня зовут Питер.
— Я предпочитаю «святой отец» и «сын мой», — ответил исповедник, и веселости в его голосе больше не наблюдалось.
— Как угодно, — ответил Питер, не слишком любивший официальность в своей профессии. — Итак, сын мой, когда исповедовался в последний раз?