— Нельзя его оставлять здесь, — посетовал Хартов, который вырос с Денисовым в одной деревне и знал покойника лучше других.
— Времени хоронить нет, — отрезал Степаненко. — Каждая минута на счету.
— А с собой?
— Задержит. К полуночи надо быть на перевале.
Хартов судорожно соображал. Нельзя, нельзя было оставлять тело, без защиты и должного уважения. Похоронить, но не здесь, а дома, рядом с матерью и сестрой.
— Утром по этой дороге пройдет отряд Смольного, — задумчиво произнес Дорохов, глядя на тлеющие угли. В глазах его плясали красные искры, от чего он, не выспавшийся и немытый, сам был похож на мертвеца.
— Я останусь до утра! — вызвался Хартов. — Посторожу!
— Замерзнешь, — Степаненко был неумолим, — да и опасно одному, звери…
— Не было здесь зверей, — перебил командира Дорохов. — Никогда. И белых тоже нет. Здесь никого, только, вон, на опушке домик брошенный.
Хартов увидел, как задергался левый глаз у Степаненко, а в уголках рта начала скапливаться белая слюна. Сейчас вспылит.
— Я останусь с Хартовым, — поспешил успокоить командира Дорохов. — Переночуем, вдвоем справимся, не замерзнем. Меня на перевале один черт к Смольному припишут. Ну, раньше к нему поступлю, вам меньше мороки. Утром вместе с его бойцами тело до перевала донесем, а потом Хартов вас догонит.
Степаненко закрыл глаза, покачался туда-сюда. Остальные ждали, затаив дыхание.
— Тьфу на вас, сидите тут, жопы морозьте. С перевала уходим утром, если к обеду нас не нагонишь, Хартов, до конца войны будешь у меня сапоги чистить.
Хартов поморщился, но кивнул. Ему не привыкать. А вот Дорохов хотел что-то возразить, но поймал умоляющий взгляд товарища и замолчал.
Через пять минут отряд Степаненко ушел на юг. Деревья сомкнулись, отгородив оставшихся у костра бойцов хвойной стеной. Солнце почти скрылось, из последних сил цепляясь за острые верхушки сосен.
Хартов пошарил по карманам покойного, достал старый, чуть не до дыр затертый снимок, спрятал в свой сапог.
— А скажи-ка мне, Хартов, — Дорохов сидел, прислонившись спиной к черному стволу дерева, — ты из дружбы верной так печешься о мертвеце или женушке его угодить хочешь?
— Совсем сдурел? — сказал вслух Хартов, а про себя ужаснулся: и как старый лис обо всем унюхал?
— Он же только о жене своей и трепал все дни напролет, — продолжил Дорохов. — И до ранения, и после. И когда с шашкой бежал к бандитам рубиться, тоже ее имя вспоминал. Красивая, чего уж говорить. Я бы с такой загулял…
— Ты, хоть и врач, но не заговаривайся, — сквозь зубы процедил Хартов. — Не посмотрю на твою важность, порублю на куски.