Наверное, я должен радоваться собственной уникальности. Но на душе становится горько и тяжело.
На душе? Нет. Что за глупости? Мои уши — микрофоны, глаза — камеры, облепившие каждый дом, каждое чертово дерево и скамейку в Стокгольме, будто паразиты. У меня нет чувств. А значит, нет и души.
— Эй, — говорит Йоэл. — Ты что, заснул там?
Пару дней назад я бы рассмеялся. Но теперь как-то не до смеха. Слегка приподнимаю голову.
— Я еще не все рассказал.
— Да ладно, — горько отвечаю я. — Что там рассказывать? И так все понятно. Я не умирал. Я не был живым. Я — не призрак. Я…
— Елки-палки, — прерывает меня мой друг. — Ты что там уже успел себе накрутить, привидение из детской книжки? Я сказал только то, что сказал. Ты не умирал. Ты до сих пор жив.
У меня нет сердца. Но мне кажется, что-то подпрыгивает в том месте, где оно должно быть.
— Йоэл?
— Я готовился к этой идиотской контрольной. Начал читать учебник с самого начала — появление виртуальности, первые версии, отладка, все такое. И вспомнил про одну интересную штуку, — мой маленький друг делает очередную многозначительную паузу. — Короче, лет двадцать-двадцать пять назад виртуальность жутко глючило. Баг на баге. У кого-то руки через предметы проходили, как у тебя; кто-то не мог смотреть по сторонам, в некоторых местах тупо выбрасывало. Ну и вот. Когда кто-то вылетал — часто оставались артефакты, а иногда и вообще весь образ мог сохраниться. Стояли такие неподвижные чуваки, которыми никто не управлял. И вот у меня появилась одна дурацкая мысль…
Я слушаю его молча и даже не шевелясь. Будто тоже превратившись в какой-то артефакт. В тень.
— А вдруг с тобой случился глюк наоборот? Если в системе может зависнуть изображение, то почему не может — кусочек сознания? Тех-то потом вычистили всех, но ты же другой. Взяли и пропустили.
Ко мне, наконец, возвращается дар речи.
— Двадцать лет назад, Йоэл… Это очень крутая идея, но — нет, не сходится.
— Да что ж ты такой придурок сегодня? — злится мой друг. — В системе, я говорю. Ты завис в системе. А когда уже тебя там выбросило в реальный мир — это дело десятое. Блин, да ты говоришь иногда, как мой дед. Элементарным вещам удивляешься. Я давно заметил.
Молчу.
— Сколько там мы уже знакомы?
— Пару лет.
— И скажи, я часто говорю какую-то фигню просто так? Стал бы я рассказывать тебе дурацкую теорию? Я уже проверил, Карлсон. Я тебя нашел.
Мир замирает. Мир становится тихим, как у той девочки Леннарта. Мир становится зыбким и страшным. Я чувствую все это, потому что я настоящий. Потому что где-то есть человек, у которого двадцать лет назад было такое же лицо. Потому что этот человек не умирал.