Ты мужчина или трусливый заяц, Дональд? Мужчина или заяц?
Дональд перекинул винтовку через плечо и быстро спустился по лесенке, даже не думая, что может упасть и что-то сломать.
И не упал.
Передернул затвор. Теперь достаточно нажать курок.
Тряхнул головой, решительным шагом пошел навстречу Кровавому призраку, и, пройдя шагов двадцать, он начал насвистывать John Brown’s body [20].
* * *
Петер с четверть часа бесцельно кружил по равнине, иногда сворачивал направо или налево – только чтобы убедиться, что горизонт во всех направлениях выглядит совершенно одинаково.
Дело обстояло именно так, как он и предполагал, – сквернее некуда. Он безнадежно заблудился. Плоский, подстриженный, бесконечный газон – и никаких опознавательных знаков.
Он понюхал жидкость, вытекшую из бардачка, – виски. Сделал из ладони ковшик, собрал, сколько мог, и слизнул. На короткое мгновение настроение улучшилось.
И все же монотонность заоконного пейзажа давила на психику. Бескрайняя зеленая плоскость словно вычерпывала его сознание, и оно становилось таким же плоским и бессодержательным.
К тому же в теле возникли странные ощущения. Легкое раздражение, зуд, будто эластичные слизистые оболочки внутренностей внезапно затвердели и слегка царапают организм изнутри. Зуд в местах, куда невозможно добраться без хирургического скальпеля или ножа патологоанатома.
Чтобы отвлечься, он включил приемник и, несмотря ни на что, улыбнулся, услышав надтреснутый хрипловатый голос. Петер Химмельстранд, собственной персоной. Сам поет один из своих последних лотов – «Спасибо за все оплеухи», наверное, самая горькая из всех когда-либо написанных песен.
Спасибо за дерьмо, все обошлось,
Слишком счастливы? Пожалуйте в навоз.
Петер бросил руль – все равно куда ехать. Вслушивался в гротескные нелепые слова, которые все же были не такими гротескными и не такими нелепыми – куда менее нелепыми, чем окружающая его зеленая пустыня.
Спасибо отцу, он лупил меня жутко,
Чтоб знал, – жизнь ад, а не шутка.
Это правда… жизнь сплошь и рядом предлагает поднять лапки, прекратить трепыхаться и лечь на дно. У него самого было сколько угодно таких случаев.
Он мог бы сдаться, когда разрыв мениска завершил его карьеру футболиста-профессионала. Или когда его и Хассе ресторанная сеть в Италии обанкротилась. Когда один за другим закрывались все пути и захлопывались все двери. Когда оказалось, что он женат на женщине, с которой невозможно быть счастливым, а дочь – совершенно чужой человек. Упасть ничком. Пристрелить энергичного чертенка, подталкивающего идти дальше. Какое облегчение, какая свобода…