– Как кто? Какие они?
– Те, которые едят таких, как я. Я не знала, что они существуют. Это очень страшно.
Петер встал, не отпуская руку от живота. В кишках все бурлило, точно какой-то рассерженный зверек старался выбраться наружу. Он подошел к Молли.
– Девочка моя любимая… – Он погладил ее по ножке. Молли скривила губы в усмешке, точно он сказал какую-то глупость или неудачно пошутил. – Я и в самом деле не понимаю, о чем ты… Как ты сказала? «Я знаю, что ты видишь». Что ты имела в виду?
Петер посмотрел на ее головку – когда-то он ее гладил и чувствовал под пальцами родничок, лоскут прочной кожи, прикрывающий мозг, – мозг, ставший для него неразрешимой и страшной загадкой. Его было охватило чувство отцовской нежности, но Молли посмотрела на него внимательно, и его начала бить дрожь.
Зверек в животе выпустил когти и начал рвать кишки. Лицо Молли внезапно изменилось. За ним и сквозь него начало проступать другое лицо, как при двойной экспозиции. Лицо его отца. Ее ярко-синие глаза смотрели на него ласково и невинно, но за ними пряталась другая пара глаз, карих, почти черных, сощуренных в припадке бешенства. Молли открыла свой ротик, который в то же время был ртом его отца, и раздельно произнесла:
– Даже Иисус побрезговал бы твоей вонючей дыркой.
Солнечное сплетение прошила болезненная судорога. Петер согнулся вдвое, сжал, как мог, ягодицы и рванул дверь в туалет. Еле успел спустить брюки, и его пронесло. Он зажал рот рукой, чтобы ко всему еще и не вырвало.
Даже Иисус побрезговал бы твоей вонючей дыркой.
Эти слова впечатались в память навсегда. Тот вечер, когда отец чуть не убил маму. Он никогда не рассказывал об этом даже Изабелле, не говоря уж о Молли. Он никогда и никому об этом не рассказывал.
Петер глубоко вдохнул носом, и от чудовищного зловония его опять чуть не вырвало.
Даже Иисус…
В дверь постучали. Тошнота сменилась паникой. За дверью стоит отец. С молотком в руках. И на этот раз его ничто не остановит, у него даже нет распятия, чтобы остановить последний, смертельный замах. И даже если бы было, здесь оно не имеет силы, потому что поле бесконечно. Потому что Бога здесь нет.
Петер вспомнил маленькое тельце, комочек пронзительного тепла, он вспомнил крольчонка Диего, которого Бог забрал к себе, вспомнил все удары, все горести жизни – и конечно же, жизнь эта так и должна закончиться. В вонючем сортире и в собственной блевотине…
– Папа? – голос Молли за дверью.
Петер проглотил слюну и выдохнул. Молли говорила, как всегда. Тонкий детский голосок, никаких рыкающих отцовских обертонов.