— Обычно смертные приговоры, отрубание рук и голов оставляют для ярмарки или турниров — беззаботно пояснила Мариса, с некоторым интересом наблюдающему за казнью детективу — омерзительное зрелище, везде грязь, кровь. Я ее ненавижу. Впрочем, и поделом им, думать надо было прежде чем делать. Раньше таких, как этот штрафовали, а как леди Вероника вернулась, теперь казнь и изгнание семьи из города с конфискацией имущества. Как при сэре Конраде. У вас же в Мильде тоже так делают?
— Да, временами. Если кто уж совсем не понимает что даже в казнокрадстве надо знать меру — ответил с интересом разглядывающий красивый старый, оформленный растительным орнаментом и розеткой серый фасад церкви и священника, что беседовал с приговоренными, давал им целовать крест, детектив.
— Пойдем к мэтру Глотте — заметив знакомого, потянула его за руку Мариса — мне еще надо подготовить про все это статьи.
Капитан ночной стражи Герман Глотте с горбатым, переломанным носом, кривым, как будто бы ухмыляющимся, искаженным отсутствием слева зубов, усталым, невыспавшимся лицом, перекинув свой тяжелый черный плащ через локоть поставив ногу на бревно, стервятником озираясь вокруг, стоял рядом с помостом. Он приветствовал Марису, с мрачной кривой улыбкой поделился с ней сплетней о каком-то опасном дебошире из северного района, которого никак не хотел утихомиривать жандарм, потому что они были приятелями и сослуживцами. Что по этому делу уже ездили, но никак не могли его решить, потому что за жандарма и его клеврета выступал местный квартальный капитан, знакомый полковника Фаскотте. Но кто-то наконец нажаловался леди Веронике и та, рассмотрев ворох жалоб и затребовав выписку из журнала полиции, решила этот вопрос радикально и быстро — обоих, и рыцаря и его дружка-дебошира, приказала сковать за ноги одной короткой цепью и бросить с моста в реку, где оба и утонули, о чем тоже следовало упомянуть в статье.
— А протокол есть? — деловито уточнила Мариса.
— В оперативном спросите — ответил капитан ночной стражи и повел ее к помосту, показать журнал приговоров и исполнений.
Вертура остался один и, уже, как и все вокруг не обращая особого внимания на происходящее на помосте, пошел по периметру площади, разглядывая людей, дома и украшенные гирляндами листьев и деревянными решетками магазинчики.
— А это же сэр Вертура! Наш друг, полицейский, принц-изгнанник, шпион и детектив! — весело, на всю площадь, окликнули его, Вертура вздрогнул и обернулся.
За одним из широченных, сколоченным прямо перед дверьми какой-то закусочной, из которой разило прогорклым жиром, разлитым ювом и пригоревшим чесноком, столом, оседлав скамейки, сидели уже знакомые детективу студенты. Отдыхая в тени раскидистой липы, они имели растрепанный, веселый и явно несколько утомленный тяжелым душным утром и похмельем вид. Перед каждым стояла большая, полуторалитровая кружка с ювом, а на столе лежали трубки и кисеты. Еще за столом сидел какой-то высокий и сутулый старшекурсник в очках, с видом заучки, грыз карандаш вместо трубки, а рядом с ним восседал могучий по сравнению с тощими студентами, облаченный в роскошную алую бригандину с оплечьями, веселый, но вполне серьезный, благородного вида, молодой рыцарь.