Инспектор зачитал ему ту часть протокола опроса Роджера, где тот излагал последовательность их передвижений во время катания на лыжах, и полковник нехотя признал, что все изложено точно. Когда Генри коснулся вопроса о лыжных очках, Бакфаст стал более разговорчив.
— Стейнз был крайне недоволен задержкой, — сказал он, — но рисковать глазами чрезвычайно неразумно. Снежная слепота. Она случается гораздо чаще, чем кажется многим. От нас в команде всегда требовали надевать очки.
— А что, солнце стало ярче светить, да? — спросил Тиббет.
Полковник посмотрел на него снисходительно.
— Это нормально для полуденного времени, — сказал он с неуклюжим сарказмом. — У меня очки со сменными линзами, знаете, есть такие. Когда я катался в них последний раз, шел снег, поэтому в них стояли желтые линзы. А зеленые я просто забыл в комнате. Чтобы сходить за ними, нужно было не более пяти минут. Но Стейнз поднял такой шум, — можно было подумать, будто я совершаю преступление. — Не сразу осознав неуместность подобного сравнения, Бакфаст покраснел. — То есть…
— Я понимаю, что вы имели в виду, — с улыбкой сказал Генри. — Молодежь склонна проявлять нетерпение.
Полковник не смог уточнить время, когда их компания поднималась вверх, но настаивал на своем прежнем утверждении, что узнал Марио в ехавшем вниз человеке, когда сам уже приближался к верхней станции, и что вид старика показался ему болезненным.
— Почему вы так решили?
Но Бакфаст не находил слов, чтобы описать свое впечатление.
— Марио уже несколько дней выглядел нездоровым. Все это заметили.
— Вы знали, что он собирался встретиться со мной? — спросил Генри.
— Так сказал Стейнз. Я не обратил на это особого внимания, полагал, что арест ди Санти — последнее, что мы услышим об этом убийстве.
Определенно заявив, что он не видел, чтобы что-то падало с подъемника, но признав при этом, что бо́льшую часть пути проехал с закрытыми глазами, полковник удалился, всем своим видом являя аллегорию оскорбленной невинности.
— А теперь повидаемся с фройляйн, — сказал капитан.
Никогда Генри не забудет допроса, который последовал за этим. Герда и Спецци смотрели друг на друга в накаленной атмосфере едва сдерживаемого волнения. Капитан, решительно настроенный исполнить свой долг, невзирая на личные чувства, был суровее, чем когда-либо на памяти Генри. Герда выглядела спокойной и уравновешенной, но на лице ее читалось выражение смертной муки, от которого у инспектора сжималось сердце. «Ах, если бы они встретились при иных обстоятельствах…» — думал он. Теперь же напряжение, в котором происходила встреча, казалось ему мрачным и трагическим аналогом труднейшего финала на центральном корте Уимблдона.