Со дня рождения девушки Арагва уже пятнадцать раз превращалась из ручья в бешеный и мутный поток от снегов, растопленных солнцем, и в развалинах древней Млетской церкви[747] прибавилось пятнадцать новых рогов[748]. Нина из хорошенького ребенка сделалась дивной красавицей, какую едва ли можно было встретить не только в бедных деревенских саклях, но даже в Тифлисе, при дворе царском, где, как звезды небесные, сияли красотою стройные грузинские княгини. Любовь старого Гуда с каждым днем разгоралась сильнее и сильнее, он даже придумывал, как бы ему сделаться смертным человеком, а между тем сердце молоденькой Нины в свою очередь проснулось для любви. Она не понимала заботливости Гуда, а засматривалась на Сосико, сына старого Дохтуро, сакля которого была рядом с саклей отца ее.
Молодой и статный Сосико действительно мог скорее приглянуться красивой девушке, нежели древний-предревний горный дух. Притом же Сосико славился в ауле своей силой и ловкостью: метко стрелял из винтовки и неутомимо плясал не только живой горский танец, но даже лезгинку, — а в то время не всякий мог похвалиться этим. Но старый Гуд не признавал достоинств своего соперника и начал сердиться, заметив склонность Нины к Сосико, гнев его еще более усилился, когда он увидел зоркими очами своими, еще более просветлевшими от ревности, что и Сосико ухаживает за своей красавицей соседкой и взаимная склонность их, вероятно, кончится самым земным образом — женитьбой.
На дворе была поздняя осень, и Гуд сыграл над своим молодым соперником несколько злых горных штук: заводил молодца в трущобы, когда тот гонялся с винтовкой за быстроногой газелью, арчви, застилал пропасти густым туманом при возвращении Сосико домой с отцовским стадом или осыпал его неожиданной метелью. Только отвага и ловкость Сосико спасали его от гибельных козней влюбленного старика.
Скоро наступила зима, грозная в горных ущельях Кавказа. Все население аула ютилось у очагов, и свидания Нины и Сосико сделались чаще и продолжительнее, тогда как Гуду реже удавалось видеть свою любимицу. Наконец ярость старика достигла крайних пределов, и в одно утро, когда в горах бушевала вьюга, Гуд бросил на саклю Нины и Сосико громадную лавину снега.
Случилось так, что Сосико и Нина были одни в сакле в минуту падения обвала, который, скорее, обрадовал, нежели испугал их. Влюбленные были уверены, что на несколько времени избавлены от докучных свидетелей. Они развели огонь, уселись около него, беспечно разговаривая и предаваясь мечтам. Так прошло несколько часов. Сердца юноши и девы были полны любовью, но желудки их отощали и требовали пищи. После долгих поисков найдены были две лепешки и небольшой кусок сыру. Эту скудную еду Сосико и Нина разделили поровну и утолили ею голод, но ненадолго. Еще день — и вместо веселых разговоров в заваленной снегом скале раздавались вопли отчаяния, о любви и помину не было: узники думали о хлебе. Так прошел еще день — страшный, томительный, без надежды на освобождение. На четвертые сутки голод, как хищный зверь терзал Сосико и Нину. Глаза их ввалились и сверкали страшным и нечеловеческим блеском, как сверкают они у хищных зверей. Сосико кидался из угла в угол, но вдруг остановился, взглянул на Нину, бросился к ней, крепко обхватил руками и впился в ее плечо — нежарким поцелуем, а зубами! Девушка вскрикнула и упала на пол, думая, что последний час ее пробил. Но в эту минуту послышался звук многих голосов, и скоро дверь, освобожденная от завала усилиями соседей, отворилась для несчастных. Они бросились к своим избавителям, обменявшись прежде друг с другом взглядами ненависти и отвращения.