Скоро Гитлер узнал о существовании докладной записки Бека. Он реагировал на это весьма своеобразно: прежде всего спросил, кто о ней знает. И когда услышал, что знают о ней только в высших военных кругах, оставил дело без последствий. Он слишком хорошо знал Браухича.
Размышляя над всем этим, Гальдер поднял голову и увидел старого, понурого и ко всему безразличного генерала. На нем был стеганый халат с тяжелыми кистями на поясе. Глаза Бека были зажмурены; но он не дремал, что угадывалось по нервно собранной у переносья складке.
Трудно было расшевелить всеми отвергнутого генерала, который, как изгнанник, сидел в своем особняке и молча следил за ходом войны, не вмешиваясь в текущие события. Да и убранство в особняке подчеркивало древность и прочность устоявшихся здесь взглядов и традиций. На стенах висели ружья с позолоченными ложами, засушенная кабанья голова с клыками. В углу стояли в деревянном футляре огромные часы с медным, позеленевшим от времени маятником. Часы не шли, маятник не качался. Хозяин, вероятно, и не хотел их заводить после ухода в отставку, ибо время для него как бы остановилось.
— Простите, герр генерал, — громче обычного проговорил Гальдер. — Я и на этот раз пришел к вам, как бывший подчиненный. Помнится, когда вы передавали мне дела генштаба да еще усаживали там в свое кресло, вы говорили — заходите… Ученик никогда не должен пренебрегать своим учителем, говорили вы…
Бек оживился, на усталом лице скользнула улыбка:
— О, Франц, вы давно переросли своего учителя!
— Не знаю, перерос или нет, — усмехнулся Гальдер и тотчас помрачнел: — Но, кажется, скоро тоже разделю судьбу учителя.
— Что еще за новость?
Будто ожидая этого вопроса, Гальдер счел уместным заговорить со всей откровенностью о последних событиях в ставке и на фронте, о снятых командующих, с которыми Гитлер обращался, как с почтальонами…
— Это в его духе, — шепеляво перебил Бек. — И для этого большого ума не требуется, гонять слуг…
И уж совсем напрямую высказался Гальдер, что, не дай бог, если еще одна такая военная зима! Тогда проиграем войну.
— Война была проиграна еще до того, как раздался первый выстрел, — перебил старый генерал.
Гальдер встал.
— Я знаю, и вас угнетают тяжелые заботы о судьбе рейха. Что же делать? Остановить войну мы не можем, но… — Гальдер не досказал, ожидая, что ответит опытный представитель прусской школы.
Генерал–полковник Бек откинулся на спинку кресла и, кончиками пальцев собирая морщины на лбу, заговорил медленно и тревожно, будто вынимая по одному слову из сердца:
— Вы спрашиваете, как быть. Мое мнение вам давно известно. И готов повторить теперь… — Он приподнялся и продолжал: — Я писал тогда, что Германия не подвергнется военному нападению со стороны других держав до тех пор, пока сама не прибегнет к нему. Германия в силу своего центрально–континентального положения всегда будет в случае войны рисковать больше, чем государства, имеющие только одну угрожаемую границу и обладающие неблокируемыми связями с остальным миром. Если уже во время мировой войны, несмотря на сами по себе выгодные территориальные условия для ведения войны в срединной Европе, Германию сравнивали с осажденной крепостью, то это сравнение в случае будущей войны на несколько фронтов, которую Германии пришлось бы вести одной, приобретает прямо–таки роковое значение. Так оно и получилось. Война, которую затеяла Германия, вызвала вступление в нее и других государств. А в войне против мировой коалиции Германия будет побеждена и в конце концов окажется выданной на милость победителям. И это роковое время недалеко…