Спустился в лог, пролегший между двумя садами, и пошел на реку. Над широким разводьем, образующим как бы озеро, было тихо. У куста ракиты Алексей увидел дворняжку с пепельно–рыжей шерстью. Истомившаяся в непробудной скуке, она дремала, прикрыв черный нос лапой. Даже когда Алексей подошел близко, она не встала, только приоткрыла глаз и шевельнула трубчатыми ушами. Потом, когда он очутился совсем близко, собака вдруг подскочила, перевернулась раза два и бросилась наутек с громким заливистым лаем. Отбежала на пригорок, встала в чуткой позе.
Из камыша, росшего в воде, показался мальчонок, голопузый, покрытый царапинами.
— Что делаешь, парень? — спросил Алексей, добродушно улыбаясь.
Мальчишка, поглядев на воду, не ответил, лишь погрозил строго кулаком, дескать, не мешай. И с превеликой осторожностью взял удочку, заводя ее под склонившийся над водой куст ивы. Немного погодя рванул удочку с такой быстротой, что Алексей не заметил, как пойманная рыбешка промелькнула в воздухе и упала в траву. Мальчишка побежал искать ее.
— Щуренок! — сказал он, подняв зеленоватую длинную рыбку.
Костров глядел то на паренька, то на щучку и в душе радовался: когда–то он тоже вот так, без наживки, подводил короткую леску под брюхо или пасть спящей щуки и неожиданным рывком подсекал ее на голый крючок.
— Ты, парень, чей? — спросил Алексей.
— Мамкин.
— А мамка твоя чья?
— Папкина! — язвительно отвечал тот.
Алексей сдержанно усмехнулся не желая, однако, его обидеть.
— Ты с войны, да? — смело поинтересовался паренек.
— С фронта.
— Страшно там?
— Всяко бывает…
При этих словах лицо мальчика посуровело. Он помялся, на миг взглянул на военного жалостливыми глазами и отвернулся, ковыряя босой ногою землю. Потом, стараясь больше не глядеть на военного, согнул удилище, будто желая проверить, не сломается ли оно, осмотрел леску, взял в зубы крючок, подергал, чтобы не оборвался, — и все это он делал совсем некстати, нарочно, лишь бы только чем–то заняться.
Так что ж, и разговаривать со мной не хочешь? — с напускной обидой проговорил Алексей.
Мальчик покосился на него исподлобья.
— Как же тебя зовут?
— Венька.
— А папу?
— Тихон. С краю вон там живем, — указал он рукою через сад.
— А-а, знаю, дружок, — живо произнес Алексей, — Меня когда–то твой папа учил пилить, строгать, долбить пенал с потайным замком… Дома папа?
Паренек через силу смолчал, только шмыгнул носом, испачканным грязью и рыбьей чешуей.
— Ладно, проведаю вас, — пообещал Алексей и отошел, чтобы не мешать ему ловить рыбу.
Под высокой ветлою с ободранной корой он разулся — как же истомились ноги в сапогах и с какой приятностью ощутили теплую траву. Алексей прилег на спину, заложив руки под голову, смотрел на небо, на медленно плывущие белые облака. «Почему… почему так? Неужели несу людям скорбь? В чем я виноват, и виноват ли? — уязвленно спрашивал себя Костров, видя перед собой и укоряющие взгляды встречных людей, и лицо Веньки, — Нет, я должен выяснить странную отчужденность ко мне».