Они сидели за кухонным столом, рассказывая о себе и подробно отвечая на вопросы о прошлом. Когда они наконец отнесли тарелки в раковину, Хоуп включила радио, и по комнатам разлилась музыка. Они вернулись на диван. Огонь в камине наполнял комнату теплым желтым светом. Тру смотрел, как Хоуп садится и тщательно укрывается пледом, и думал: хоть бы этот день никогда не кончался.
Пока Тру случайно не узнал, что Хоуп написала ему письмо и отнесла его к «Родственным душам», ему порой казалось, что он умер не однажды, а целых два раза.
Вернувшись в 1990 году в Зимбабве, Тру некоторое время побыл с Эндрю, но хорошо помнил навалившуюся на него непреодолимую апатию: его не радовала ни игра в соккер, ни заботы о сыне, ни совместный просмотр телевизора. Возвращение в буш и работа заставили отвлечься от грустных мыслей, но Тру не мог перестать думать о Хоуп. Когда во время сафари он останавливал джип, чтобы гости могли сфотографировать какое-нибудь животное, то представлял, что рядом на переднем сиденье находится Хоуп, восхищенная его страной не меньше, чем он остался впечатлен ее миром, где они так недолго были вместе.
Хуже всего было по вечерам: Тру перестал рисовать и играть на гитаре, сократил до минимума общение с другими гидами и просто лежал и смотрел в потолок. В конце концов Роми забеспокоился и начал допытываться, что стряслось, но прошло еще много времени, прежде чем Тру заставил себя произнести имя Хоуп.
Лишь через много месяцев он вернулся к своим привычкам, но прежним так и не стал. До знакомства с Хоуп Тру иногда встречался с женщинами, но, узнав ее, потерял всякий интерес к случайным связям. Можно было подумать, что часть его души, тяга к женскому обществу или простому человеческому общению остались на песчаных пляжах Сансет-Бич в Северной Каролине.
Только Эндрю, сам того не зная, смог заставить отца снова начать рисовать, робко спросив во время одного из приездов Тру в Булавайо, за что папа сердится. Тру, присев на корточки, спросил, почему сын так думает, и мальчик смущенно ответил, что уже давно не получал нового рисунка. Тру пообещал исправиться, но всякий раз, поднося вечерами карандаш к бумаге, рисовал Хоуп. Обычно он изображал какой-нибудь из моментов той памятной недели: как она смотрела на него, когда Тру нес к ней Скотти, или какой чарующей красавицей она выглядела в вечер предсвадебного банкета. Только вволю порисовав Хоуп, Тру смог перейти к изображению того, что могло понравится Эндрю.
Доработка портретов Хоуп занимала не дни, а целые недели: его охватило желание добиться идеального соответствия воспоминаниям, как можно точнее передать сходство. Когда он наконец становился доволен, то прятал рисунок понадежнее и начинал следующий. Постепенно это перешло в некую одержимость, питавшуюся неосознанной надеждой, что эти портреты каким-то мистическим образом приведут его к Хоуп. Тру сделал более пятидесяти рисунков, запечатлев на каждом то или иное памятное событие. Закончив, он сложил их в хронологическом порядке и начал рисовать себя: так, как ему казалось, он выглядел в те моменты. А потом отдал переплести свои работы в альбом – автопортреты слева, портреты Хоуп справа, – который никому не показывал. Альбом был готов через год после того, как Эндрю поступил в Оксфорд; на его создание ушло девять лет.