Москва и область. 1987–1992 годы
Вообще ощущение одиночества было её кошмаром с детства. Часто, просыпаясь ночью, она лежала в своей маленькой комнате, смотрела на тени на потолке и думала: «Я одна, я совершенно одна». Это удручающее ощущение, правда, пропало, как только появился в её жизни оболтус и хулиган Серёжка Ясенев. С ним она никогда не чувствовала себя одинокой. Но стоило только ему сорваться по первому зову очередного «друга», как горло сжималось от тоски и пустоты. И одиночество снова пугало её, пока не возвращался домой он, шумный и шебутной, единственный на свете человек, который знал, что в ней живёт маленькая недолюбленная одинокая девочка, которой больше всего не хватает любви, жалости и понимания.
А потом они развелись. И страшное и нелепое слово это означало для неё, что больше никто и никогда не будет обнимать её ночью, когда она проснётся в холодном поту, вырвавшись из ночного кошмара. Серёжка, её Серёжка, всегда садился, сгребал её, ещё трясущуюся и всхлипывающую, обхватывал руками и ногами, как обнимают своих детёнышей обезьяны, и терпеливо укачивал, шепча какие-то глупости и нежности. А она подолгу успокаивалась и ещё дольше не признавалась ему в этом, чтобы растянуть вот это ощущение абсолютной защищённости и близости. В такие моменты ей казалось, что даже сердца их прижимаются друг к другу и замирают от любви и счастья.
После её кошмаров они обычно подолгу лежали без сна, болтая обо всём на свете. И Серёжка до слёз смешил её, рассказывая, что, когда они станут совсем «старенькими и дряхленькими», как он выражался, он будет возить её греть косточки на тёплые моря. И она представляла, каким он будет смешным, развесёлым дедом на раритетном «Харлее», а она – шустрой и верной седенькой боевой подругой в коже и заклёпках, и хохотала до слёз. А Серёжка делал страшные глаза, закрывал ей рот огромной своей твёрдой ладонью и, притворно дрожа, шептал:
– Что ты кричишь? Ну что ты кричишь? Что обо мне подумают твои родители, мирно почивающие прямо вот за этой, прямо скажем, не слишком толстой стеной? Что я ночами до изнеможения щекочу твои розовые пятки? Ты портишь мою и без того небезупречную репутацию! Компрометируешь меня в их глазах!
Она переходила совсем уж на завывания и всхлипывания, утыкалась лицом в подушку и начинала икать от смеха. И заканчивалось всё тем, что Серёжка, топая в ночи босыми ногами, нёсся на кухню за водичкой, чтобы лечить её от икоты. Был у него излюбленный метод. Заключалось это, по Ольгиному мнению, сущее изуверство в том, что пациент должен был встать, сцепить руки за спиной, вернее, тем, что находится ниже, потом наклониться, образовав по возможности между телом и ногами прямой угол, и в этой позе пить воду из чашки, старательно подаваемой «целителем». Вся сложность заключалась в том, что глотать набранную в рот жидкость следовало не выпрямляясь. Икать Ольга ненавидела, но и «лечение» тоже, хотя было оно результативно. Ни разу ей не удалось вырваться из цепких лап Серёжки, продолжая икать. Икота отступала, и благодарная «пациентка» сладко засыпала в объятьях «лекаря».