Лёк держал ремень в руках, как вожжи, словно ехал на оленях. Кит то бросался в открытое море, то плыл вдоль берега, то вновь поворачивал, а Лёк крепко держал ремень, и байдара, рассекая воду, неслась вслед за зверем. Наконец кит круто повернул и пошел на прибрежную отмель.
— Тащи! Тащи! — кричал Лёк, весь сияя.
Кит выбросился на отмель недалеко от селения и замер. Половина его гигантской туши оказалась на гальке. Толпы людей окружили его. Подошли вельботы, и тут же началась разделка туши. Прибежали и ревкомовцы.
— Ну, Русаков, поздравляю тебя с успешной охотой, — сказал Лось. — Расскажи, как там у вас все это происходило.
— По-о-о-том! Я еще не пр-и-и-шел в себя. Ду-у-у-ша в пятках все еще сидит.
— Неужели так страшно? — улыбаясь, спросил Лось.
— Разве можно та-а-ак? Они на спину на-е-е-ез-жают киту. Думал, щепки останутся от байдары. Шу-у-тишь ты! Кит! Пу-у-у-шки надо кито-о-бойные!
Разделка кита шла быстро. Десятки людей, вооружившись острыми ножами, ползали по голове кита, как мухи. Вот уже обнажились нижние челюсти кита, как два телеграфных столба. На огромном языке кита стояла толпа человек в пятьдесят.
— Большой праздник будет! — сказал Лёк, обращаясь к Лосю.
— Сначала закончим наше собрание, а потом и праздник устроим.
Лёк, заметив радиста Молодцова с фотоаппаратом, закричал:
— Не надо это! Не надо! Убери!
— Почему «убери»? Что такое? — спросил радист.
— Нельзя, — твердо сказал Лёк.
Молодцов, махнув рукой, приготовился снимать. Лёк подбежал к нему, взялся за треногу, сдвинул аппарат и строго сказал:
— Нельзя!
— Никита Сергеевич! — крикнул Молодцов. — Не дают снимать!
— Почему, Лёк, нельзя? — спросил Лось.
— Один раз я убил кита, и американы вот так сделали. Потом три года я не видел кита. Нельзя!
— О, тогда другое дело! — согласился Лось. — Убери, Илюша, аппарат.
— Чепуха какая, Никита Сергеевич, — недовольно проговорил Молодцов, опять нацеливаясь фотоаппаратом.
— Нет, не чепуха. Убери свой аппарат! — сердито сказал Лось.
И Лёк по достоинству оценил поступок Лося.
Конференция продолжалась три дня. Она действительно превратилась в праздник Большого говоренья. Еще никогда на этом берегу не собиралось такого множества людей. Говорил один человек, и все слушали; говорил другой, третий, и опять все слушали. Даже Омрытаген, который никогда не собирал больше трех слушателей, теперь говорил для всех.
«Ого! Все-таки и меня слушают!» — подумал он с гордостью.
Люди говорили о родовых советах, о торговле, о русском докторе, о школе, о морском промысле и о китобойных ручных пушках, из которых, как из ружья, можно издали стрелять гарпуном. Говорили о моторной байдаре Лёка. Говорили о жизни и как ее лучше устроить. Каждый говорил о том, что считал самым важным.