— Особняк Столыпина? Как же не знать? Извольте, полтинник с вас.
— Вези, не обижу.
Дорога была неблизкая. Сидя на мягком сиденье, Стас пригрелся и даже начал подрёмывать. Однако, поворачивая на набережную Фонтанки, их пролётка зацепила колесом другую, едущую навстречу. Под взрывы снарядов он спать давно привык, но под маты двух извозчиков даже подремать было решительно невозможно. Сон как рукой сняло, и в голову, как обычно, полезли мысли.
Он давно уже понял, что повернуть вспять историю такого гиганта, как Россия, не всякому императору под силу. Что уж там говорить о простом смертном! Кое-какие коррективы, конечно, он внёс. Но поправки эти возымели действия не более, чем пуля на несущийся под откос локомотив. Удалось в самом начале войны избавить армию от патронного и снарядного голода, и что? Сплошь и рядом боеприпасы лежали на складе в тылу, а наступления проваливались из-за интендантской сволочи. Однажды на его глазах вскрыли вагон, где вместо снарядов оказались, гробы. Густой мат, казалось, висел тогда в воздухе, как дым. А толку-то что?
Земгор[68], возглавляемый князем Львовым, боролся с правительством, и в этой возне тысячи солдатских жизней стоили не дороже понюшки табаку. Так удачно начавшаяся военная операция в Восточной Пруссии благодаря доблестным союзникам, чтоб их черти взяли, под Кёнигсбергом захлебнулась. Война наступательная постепенно перешла в позиционную.
Стас и раньше читал, что история обладает большим запасом «упругости», возвращаясь, в итоге, на прежний курс, теперь он в этом убедился воочию. Всё это время он прослужил в первой армии под началом Мельникова. И не счесть, сколько раз опер вспоминал слова Владимира Богомолова[69] о том, что любой столичный «шерлок», оказавшись в военной контрразведке, вздёрнулся бы на первом же суку. Вешаться, конечно, он не собирался, но сколько раз, в бессилии, опускались руки, и не счесть.
Сейчас, по прошествии времени, следовало признать, что всё вернулось на круги своя. И нынешний декабрь 1916 года от того, что был в прошлой истории, почти не отличался. А это автоматически означало, что все последствия Первой Мировой революция, отречение Николая и прочее, состоятся при любой погоде. И что с этим делать, решительно непонятно.
А в Петрограде он оказался, можно сказать, случайно. Неделю назад, перед самым наступлением, его ранило шальной пулей в верхнюю треть бедра. Кость, слава Богу, не задело, о неделю провалялся в лазарете, а потом Мельников отправил его в отпуск.
— Езжай, Станислав, ты, насколько мне известно, с начала войны в отпуске не был. Ранение твоё самый, что ни на есть, благовидный предлог. Пользуйся моей добротой, а то неизвестно, когда ещё случай представится.