Шейх Мукбиль уже думал, что нас задержали, и с облегчением узнал о нашем приходе. Он принес нам целого цыпленка и воскликнул, что рад приветствовать человека из «Бании». География Европы явно не была его коньком. Мы с Рашидом жадно ели, а шейх с телохранителями посмеивались над тем, какие мы обгорелые и зачуханные.
Наружность шейха меня поразила: я впервые видел мужчину с такой длинной, клочковатой, крашенной хной бородой, отличительным знаком йеменских проповедников и племенных вождей[14].
Меня поручили заботам Абу Биляля, молодого шведско-ганского студента-эрудита, показавшего мне комплекс. Он свободно говорил по-английски и по-арабски. В первые недели моего пребывания в Даммадже или он, или Рашид почти всегда были рядом и переводили мне.
Масштабы этого комплекса поражали воображение. Как новичок в большой школе, я поначалу боялся коллективных эмоций Даммаджа и его размеров. В ходе экскурсии Абу Биляль сказал, что Институт — или Масджид — начинался с кучки глинобитных строений, но по мере роста популярности расширялся. Теперь здесь библиотека и мечеть, вмещающая несколько сотен молящихся. О начале занятий и лекций возвещали громкоговорители. Комплекс окружали интенсивно возделываемые и орошаемые наделы.
Абу Биляль объяснил мне правила: холостым студентам строго воспрещается входить в зоны комплекса, отведенные для женатых мужчин. Каждый студент обязан своевременно и молча явиться к пяти обязательным ежедневным молитвам. В промежутках студенты посещают уроки Корана и уроки, посвященные жизни Пророка Мухаммеда. Мечеть была единственной в мусульманском мире, где студенты не разувались. В одном хадисе, признаваемом шейхом Мукбилем авторитетным, говорилось, что Пророк молился именно так, и он не позволял многовековой ложной традиции сбивать учеников с истинного пути.
Даммадж был местом религиозного брожения. Когда я приехал, там было около трехсот молодых людей, почти все бородатые, убежденные в том, что обрели истину. Приехали они из разных мест, но объединяло их неприятие современного мира.
Несмотря на плохое знание арабского, я быстро понял, что двигало[15] этими молодыми людьми, большинству из которых не было и тридцати. Они чувствовали, что мусульман — в особенности арабских мусульман — предали правители и эксплуатирует Запад. Грабительские диктатуры ввергли народ в море коррупции, но ничего не сделали для помощи палестинцам. Западный образ мышления разъедал истинную религию. Поэтому пришло время вернуться к исламу в самом чистом и исконном виде.
Даммадж не баловал удобствами. Мне выделили пустую комнату в доме из шлакоблоков, которую я делил с Абу Билялем. Спали мы, расстелив одеяла прямо на бетонном полу — настоящий шик, ведь большинству студентов приходилось спать на глинобитном. Рацион состоял из риса, бобов и имбирного чая. Яйца были роскошью. Отхожим местом служила дыра в полу в умывальной комнате. Мне пришлось научиться подмываться левой рукой. Канализация не поспевала за стремительным расширением института, и занятия часто прерывала вонь неочищенных стоков. Но, несмотря на все неудобства, это была тихая гавань самодисциплины и целеустремленности после моих байкерских лет.