В маме был кураж, но все-таки жила она мелко — постоянно обманывала, перезанимала, скрывалась, крутила аферы. Жизнь папы, особенно в отрыве от мамы, вообще есть концентрированная скука, а его повадки настолько мелочны, что даже трогательны — примерно так же, как трогательна возня хомячка в своих газетных обрывках. Получается, что я генетически запрограммирован на мелкую скучную жизнь, — думалось мне. От этой мысли стало по-настоящему страшно. Может, и не стоило бежать от судьбы? — остался бы в Казани, поступил бы в «пед» на иняз, нашел бы там относительно неглупую и милую девушку, после устроился бы куда-нибудь переводчиком, подрабатывая частными уроками, ездил бы отдыхать в Турцию с семьей, а творческим способностям находил бы применение в играх с детьми и на корпоративных праздниках… Да, это казалось теперь кошмаром, но ведь так казалось только потому, что я попробовал другую жизнь. Но неужели я попробовал ее случайно? Неужели, то извещение из ВГИКа и мое поступление были случайностью? А моя встреча с отцом Пафнутием после бессонных ночей в аду, знакомство с Игорем в Иверской часовне спустя год и вступление в ячейку кромешников? Нет, не может быть. Но почему же я нахожусь теперь в этой точке, так напоминающей тупик? — спрашивал я себя.
По сценарной работе я знал, что если история буксует в каком-то месте и не придумывается дальше, скорее всего, ты не понимаешь, о чем она, в чем ее controlling idea. Очень полезное правило, но проблема в том, что при разработке «сценария жизни» у нас еще есть Соавтор, замысел Которого зачастую сложно понять. Оставалось только обратиться к Нему напрямую.
В те дни я молился истово. Надевал кафтан, купленный в Рогожской слободе, клал на пол импровизированный подручник из кухонного полотенца, становился перед шкафом с иконами и молился. Час, полтора, два, иногда больше. По канонам и по лестовке. От земных поклонов уже болели колени и забивались мышцы под ними, а кафтан становился мокрым под мышками и на спине. Особенно часто я повторял молитву святителя Димитрия Ростовского — там есть такие пронзительные строки: «Аще хощеши мя имети во свете: буди благословен. Аще хощеши мя имети во тьме: буди паки благословен». Щеки щипало от слез. При этом постоянно во время молитвы в уме возникал образ Жени и даже какие-то почти эротические сцены нежности. Я сам удивлялся, как могут высокие религиозные порывы соединяться с такими низменными помыслами, но наваждение только усиливалось. Чувство мистического озарения сменялось гнетущим чувством богооставленности.