Проводник сказал ей, что билет у неё не в мягкий вагон. А в саму, что ни на есть «плацкарту». Он проводил заторможенную гражданочку на её место согласно купленному билету. Осторожно усадил её, надеясь, что у гражданочки во время поездки не будет какого-нибудь припадка. Уж больно странной была эта женщина. С ней говоришь, объясняешь ей, а она головой вроде как кивает, а самом-то деле, не слышит вовсе, словно спит, и не видит тебя, хотя и смотрит. И водкой от неё не пахнет. Проводник проводил болезную на её место, поднёс ей багаж и сказал мужику, что сидел напротив:
— Ты, дядя, пригляди за ней, она, вроде как, не в себе. Если вдруг биться начнёт или орать — ты за мной беги.
И ушёл.
Мужик перепугался, глядел на молодую женщину в городской одежде, которая сидела, уставившись в одну точку, и шептал негромко:
— Ишь ты, никак припадочная.
А потом отважился и заговорил:
— Дочка, тебе докудова ехать-то?
И она словно проснулась, глянула на него удивлённо и сказала тихо:
— До Читы.
— До Читы? — дядя обрадовался. — А мне до Хабаровска. Значит, вместе поедем. А звать-то тебя как?
— Лена, — сказал женщина как то неуверенно.
— А, что ж, очень даже красивое у тебя имя, а меня Андрей Кондратовичем кличут. Живешь, значит, в Чите?
Она кивнула.
— Муж-то есть?
Она опять кивнула.
— Детки?
— Двое, — отвечал Лена. — Два мальчика.
— Сыновья — это хорошо, а вот дочек тоже надо парочку. Да будут ещё у тебя девки-то, какие твои годы, молодая ещё. А мальцов двое — это хорошо, главное, чтобы войны какой опять не случилось, тогда и двух сынов хватит тебе.
И тут Лена вдруг зарыдала в голос, закрылась руками, и завыла по-бабьи, с надрывом. Да так, что люди с соседних полок стали смотреть: чего там.
А Андрей Кондратович перепугался, привставал, сел на место, покраснел и потряс своей пегой бородёнкой, не зная, что и делать, уже думал за проводником бежать, да Лена вдруг умолкла. Сидела тихая, стала в окно смотреть да слёзы вытирать одинокие.
— Прости, дочка, если словом рану какую твою разбередил, — заговорил сосед и стал своей рукой шершавой и твёрдой словно деревянной, гладить руку Лены, да не гладить, а только прикасаться, едва-едва, словно повредить кожу нежную боялся.
— Да ничего, — отвечала Лена и сняла шляпку свою, — ничего.
— А вот у меня, — начал дядька Андрей и стал ковыряться в своих мешках. — Картошечка очень вкусная есть, теплая ещё. Мне дочка горшок в газеты завернула, картошечка с сольцой да с маслицем топлёным, — он достал и поставил на стол горшок, — мятая, вкусная. Я тебе ещё сейчас сальца малость отрежу, да хлебушка, да лучка крепкого, бери ложечку, — он протянул Лене деревянную ложку, — ну, бери, ешь.