Раньше, когда царствовала золотая семья, таким, как Эфраим Маркович, приходилось жить за чертой оседлости, в нищете, и довольствоваться тем, что ему разрешали просто жить, без какого либо права размножаться, без права даже видеть самок, не то, что бы нюхать их, но теперь… Теперь он был вторым лицом в этом огромном государстве. И мог себе позволить столько самок, сколько хотел, и одна из тех, что он хотел, была его секретарём, стояла перед ним сейчас, готовая выполнять его распоряжения, но в данный момент, к сожалению, не готовая к спариванию.
— Что? — наконец произнёс он, делая вид, что не расслышал.
— Он ждёт уже семь часов, — повторила Татьяна, глядя на него зелёными глазами. — Сказать, чтобы ещё ждал?
— Да ладно, пусть заходит. Надоел тебе, наверное, уже сидеть там.
— Надоел, — она кивнула и сделала вид, что улыбается.
Улыбки у неё не получались никогда, не умела она улыбаться. Люди, видя её улыбку, думали, что она готовится напасть. Но Эфраиму Марковичу было плевать, что там думаю, какие-то люди, всё его естество требовало жарких, так, чтобы когти под кожу, и влажных объятий. Переплетённых тел и длительного изнуряющего спаривания до конвульсий, до судорог. Но Татьяна, даже за попытку приблизиться сейчас могла вырвать хороший клок шкуры, и Эфраим Маркович, понимая это, произнес, напрягая мышцы, чтобы снова принять нужный вид:
— Запускай.
Человек вошел, кланяясь и кланяясь на каждом шагу. О том, чтобы протянуть руку и речи не было. Эфраим Маркович даже сесть ему не предложил, таких как этот у него был десяток, и из этого десятка этот убогий был чуть ли не худшим.
— Ну, думаю, ты его видел, раз пришёл?
— Видел, видел, — быстро заговорил вошедший, — всё как вы сказали, всё так и сделал, застал его утром ранёханько. Ходит один такой, гуляет по коридору гоголем, трубочкой своей попыхивает. Я к нему подхожу и говорю, всё как вы учили: товарищ, хочу быть полезным. Хочу сюда, в Москву. Ну и говорю: убью мол, любого врага кого скажите. А он такой отнекивается: не надо мол, у меня нет врагов только враги партии. Вот.
Он остановился, ожидая похвалы, наверное.
— Дальше?
— Ну, я говорю, мол: дайте фронт работ. Я на всё согласен. А он мне: на Украине скоро будут перемены, а ты мне, мол, пиши, как там ситуация, как партийцы. Я говорю: конечно, напишу.
— А что за перемены, не сказал? — заинтересовался Эфраим Маркович.
— Не-а, не сказал, — отвечал пришедший.
Эфраим Маркович в упор смотрел на этого человека, а тот смотрел на него и смотрел спокойно, не мигая. Этот олух даже не понимал, что ему улыбается большая удача.