И. Н. Голенищев-Кутузов подготовил для антологии по эстетике переводы теоретиков барокко – Марино, Тезауро, Бартоли – и показал оригинальность их философии искусства как по отношению к теориям Возрождения, так и по отношению к наступающему классицизму. Его вклад в понимание культуры и эстетики XVII в. весьма значим и весом. Работать с ним было приятно и легко.
Тесные дружеские отношения связывали меня с Михаилом Александровичем Лифшицем и его женой Лидией Яковлевной Рейнгардт. По своей философской ориентации Лифшиц был марксистом. Свою литературную деятельность он начал еще в 30-х гг. С его предисловием и под его редакцией вышли антология «Маркс и Энгельс об искусстве», «Новая наука» Джамбаттисты Вико, «История искусства древности» И. И. Винкельмана. Статьи 30-х гг., посвященные Винкельману, Гегелю и Марксу, вышли в небольшой книжечке «Вопросы искусства и философии».
Лифшиц дружил с венгерским философом Дьёрдем Лукачем, который во время Второй мировой войны жил в Москве. Затем он уехал в Венгрию, и его работы долгое время считались эталоном «истинного марксизма». В связи с подготовкой нового издания работ Гегеля к нему обратились с просьбой ответить на вопрос, как правильно переводить гегелевские термины «Enteuserung» и «Entfremdung», которые обычно переводились как «отчуждение». Лукач написал в ответ довольно большое письмо, в котором говорил примерно следующее:
«Я рад ответить на Ваше письмо, но в Москве живет лучший знаток Гегеля – Михаил Александрович Лифшиц. Вы можете получить у него самый квалифицированный ответ на Ваши вопросы. Я же всего лишь ученик Лифшица и считаю, что его знания обширнее моих».
Хотя Лукач был старше Лифшица по возрасту, он считал себя его учеником. Я опубликовал это письмо в журнале НСО и с копией этого журнала пошел в гости к Лифшицу, которого до сих пор я не встречал. Он жил тогда в полуподвальном помещении Третьяковской галереи, где работал в качестве заместителя директора. Лифшиц с интересом прочитал письмо. В разговоре со мной он выразил удивление, что на философском факультете учится молодежь, которая имеет живой интерес к философии. Молодежь не заставила себя ждать. Вскоре к Лифшицу началось самое настоящее паломничество. Побывал у него и Э. В. Ильенков, и с этого момента между ним и Лифшицем началась дружба, скрепленная взаимными философскими интересами.
В конце 50-х гг. Лифшиц прочел в клубе МГУ серию лекций по немецкой классической эстетике. Ему редко приходилось выступать в качестве лектора, и не потому, что он не хотел читать, а потому, что его долгое время не допускали до кафедры. Лекции Лифшица в клубе МГУ собрали большую аудиторию. Даже избалованная лекциями и публичными выступлениями московская публика валом валила на эти лекции. Лифшиц обладал даром раскрывать за общеизвестными, привычными истинами глубокий социальный смысл. Помню, что Вадим Межуев, выходя из аудитории, сказал, что он впервые понял, что такое эстетика и что за ней стоит. Поразительно, что университет никогда не приглашал М. А. Лифшица в качестве преподавателя, очевидно, опасаясь слишком большой его эрудиции, несравнимой с традиционными стандартами.