И так я размечталась — совсем забыла, что на сходке нахожусь и что с этого часа начинается какая-то другая моя жизнь. Вместе с Аппе в одном ряду. Вместе с Гайто и Машей. И боязно стало: а смогу ли?
Но ведь учить неграмотных, убеждать их подписываться на газеты и журналы — тоже не легко было. Помню, привез Гайто из города гору разных книг, позвал нас, комсомольцев, показал на все это добро и сказал:
— Теперь и у нас будет своя изба-читальня. Заведовать поручим Назират. Книги она любит, а с чем не справится — научим…
С радостью взялась за новое дело. Такой важной себя чувствовала! Выдаешь людям книги, тем же ученикам своим, и наказываешь: «Не пачкайте! Не рвите!..» Приносят люди обратно книгу и рассказывают тебе, что понравилось. Интересно! Но, бывало, и разозлишься, до слез обидно, когда кто-то — не со зла, а по глупости — вырвет страничку-другую на курево…
А еще мы устраивали зиу — как велось в веках. Прослышим, что вдова какая или просто бедный человек собирается себе жилье выстроить, — мы всей ячейкой идем помогать. Глядишь, через неделю-другую домик и готов. Пахать, сено косить, урожай убирать. Разные бывали работы. Школу строили, деревья сажали на улицах, мосты и дороги починяли — все зиу да зиу, всем комсомольским миром. После таких работ всегда танцы устраивали.
И считалась я заводилой. Еще театр в селе устроили. Я играла в «Двух сестрах» Бритаева девушку-сироту Ханысиат, которую похитили изверги. Да что там играла — это ведь было и в моей жизни. В другой пьесе представляла мать. И тут ничего не надо было выдумывать — все будто про нашу жизнь говорилось. Мама даже плакала, когда смотрела. А дома укоряла: «Зачем ты, доченька, напоминаешь мое проклятое прошлое! Зачем напоказ меня выставила? Зачем горем своим хвалишься?..»
И невдомек-то было моей маме, что не горем я хвалюсь, а радостью нынешней делюсь, чтобы люди еще крепче любили то, что дала советская власть…
Да, если оглянешься, то и впрямь что-то доброе сделано. Люди для меня, я — для людей…
Глава одиннадцатая
КТО — КОГО?
Газетные полосы той поры все чаще задавали вопрос: «Кто — кого?» Однажды нас — меня, студентку 3-го курса рабфака, Аппе, слушателя последнего курса совпартшколы, и еще многих наших знакомых и незнакомых — собрали в зал заседаний обкома партии. Много говорили там о положении в деревне. Об успехах и трудностях, о том, что кулак поднимает голову, что последыши алдарские за ружья берутся. Я слушала и думала: «Скоро экзамены… Как-то их буду сдавать?» И тревожно как-то стало.
В президиуме за столом сидел Дзыбын и что-то писал. Вспомнила, как он, секретарь нашего окружкома партии, вручал мне партбилет, а потом послал нас вдвоем с Аппе на учебу в город. Дзыбын был грузноват и на вид грубоват. По первому впечатлению казалось, что не дай бог иметь с ним дело. Но такое впечатление рассеивалось, едва он начинал улыбаться, а это случалось, когда Дзыбын был чем-то доволен и радовался. Тогда словно улыбались не только его пухлые губы под большим прямым носом, но и зубы, и сросшиеся брови, и зачесанные назад густые волосы, и мощные плечи, и широкая грудь под гимнастеркой с туго набитыми нагрудными карманами. Дзыбын молчал. Но по выражению его лица было понятно, что думал он о серьезных вещах. А когда взял слово, то сразу и начал с вопроса: «Кто — кого?» Цитировал Ленина, приводил выдержки из разных постановлений. И выходило, что надо опять вступать в борьбу с врагами…