На этих словах разговор закончился, но фон Кубе еще долго не решался положить трубку и отойти от телефона.
Зашторенные окна особняка отгораживали гаулейтера от звездного неба теплой августовской ночи, которая, как родная мать, прикрывала славных сыновей Белоруссии, поднявшихся на защиту своей земли.
Фон Кубе подошел к висевшей на стене карте, посмотрел на очерченные красным карандашом партизанские районы, взял черный карандаш и всюду поставил кресты. «Им всем здесь конец!» — процедил он. Резким движением снял телефонную трубку:
— Коменданта города!
— Слушаю вас, господин рейхскомиссар! — послышался полусонный голос коменданта.
— Господин Айзер! Немедленно, завтра же, организуйте рытье рвов за городом. Ширина — три метра, глубина — три, длина — триста — четыреста!
— Прикажете использовать солдат гарнизона, господин рейхскомиссар?
— Нет! Население и пленных! Использовать и там же оставить!
— Но, господин рейхскомиссар, для такой операции у меня сил мало.
— Соединитесь с Эдуардом Штраухом. От моего имени скажите, чтобы он был готов выполнить приказ в любую минуту.
Фон Кубе «входил в роль». Черные замыслы, роившиеся у него в голове, обретали конкретность страшных дел. Надо было видеть, как изменилось выражение его лица. При разговоре с Гитлером оно было безоблачным и радостным, а сейчас — сам демон мог бы позавидовать его надменности и злобе. Ответив на несколько вопросов коменданта города, фон Кубе продолжал:
— Сгонять и расстреливать. Сбрасывать в рвы всех!.. И живых. Именно живых! Засыпать землей и укатывать танками. Я лично прослежу за этим. Пусть у всех стынет в жилах кровь. Запомните — беспощадность!
Фон Кубе положил трубку, посмотрел на часы и вышел. По дороге он заглянул в детскую, посмотрел на мирно спавших детей и на цыпочках вошел в свою спальную.
Овчарка Люмпе прижала торчавшие по-волчьи уши, завиляла хвостом, подошла к хозяину и лизнула ему руку. Собака, приученная охранять гаулейтера, давно ждала его. Она внимательно прислушивалась к его голосу, когда он говорил по телефону, и пыталась определить настроение хозяина. Это была особенная собака. Когда он выходил из спальни в кабинет, в столовую, уходил в комиссариат, овчарка ложилась возле его кровати на ковер и никого не впускала в спальню. Она могла там броситься на любого вошедшего. Даже дежурного офицера, проводившего у дверей спальни дни и ночи, овчарка встречала грозным рычаньем, когда он приоткрывал дверь в спальную комнату фон Кубе.
Правда, Люмпе пропускала в спальню еще Жанину, девушку-прислугу, убиравшую там и жившую в особняке.