— Никто, папа. Алексеев звонил. А Леониду у нас делать нечего, — дочь взглянула на отца его прежними, ожесточенно намокающими глазами. — Надо ему подлянку устроить.
Грудь дочери от волнения детонировала дробно. У ее матери амплитуда бывала куда более размашистой, трудно замедляемой. Михаил Петрович забросил ногу на ногу, чего давно уже не делал, и методично затряс ботинком в воздухе.
— Не надо, доча. Мы должны быть выше. Мы с тобой и с бабушкой.
— Надо. Он тебе ведь делал подлянку? Ты же сам говорил.
— Чего я говорил?
— Что он тебе денег должен, что он на чужом горбу... — дочь прыснула вином в бокал.
Михаил Петрович тоже засмеялся хрипло сквозь струи дыма. Тарелка у дочери опустела. Михаил Петрович положил со своей тарелки на ее жирно остывшие кусочки шашлыка.
— Кушай, доча.
Оксана улыбнулась и стала жевать, разговаривая.
— Давай я позвоню на его работу и скажу его директору, что Леонид всегда на чужом горбу ездит, пусть люди знают, — гулким шепотом говорила дочь. — И вообще, что он гадкий человек.
— Кто тебе сказал, что он гадкий? — щурился Михаил Петрович от приятного времяпрепровождения.
— Ты говорил, еще тогда, и мама.
— Маме твоей больше всех надо. Никак не успокоится. Мороженое будешь?
Оксана противоречиво закивала челкой.
— Выросла девочка, — Михаил Петрович допил коньяк и откинулся на хрустящую спинку стула с внимательной важностью.
— Лучше кофе в «Идеальной чашке» попьем с пирожными, — сказал он, вставая.
— Мама недавно ему звонила и ревела.
— Ну не дура, доча?.. А потом Шишка пришел, и она успокоилась. Да, доча?
— Да. Еще звонила твоя Люська пьяная.
— А этой чего нужно было?
— Я не поняла. Сказала ей, что ты у нас уже не живешь. Она, вдрабадан, про какие-то трусы мне лапшу вешала.
— Ты ее не слушай, доча. Она совсем спилась. Бабы быстро спиваются... Вы правильно с матерью сделали, что дубленку длинную купили, — одевал дочь Михаил Петрович, разглаживая ворсистую складку на ее спине.
«Хорошо, — думал Михаил Петрович, глядя на фигуру дочери, — что дубленка тонкая и развевается внизу, как подол, женственно. Только цвет выбрали неправильный, изумрудный, ни к селу ни к городу. Надька. Любит все ненатуральное. Дубленка для молодой девушки должна быть бежевой, светло-коричневой».
На выходе из кафе отца с дочерью флегматично рассматривали те же разноязыкие кавказцы, теперь в вязаных шапочках. У одного из них крутился, как заведенный, брелок с ключами на пальце.
— Э, отец, отпусти дочку, покатаемся, пожалуйста, — сказал кадыкастый, у которого мохнатые брови запрыгнули теперь на отворот шапочки.