Саша Воропанов увел Лелю в сторону. Ее недоумение граничило с раскрытием тайны и последующими рыданиями. Саша взял Лелю на руки, чтобы таким образом быстрее удалиться от страшного места. Он говорил ей, что уже солнышко начало закатываться, что листочки зашептали холодно, что мама, наверно, уже вернулась и пора ужинать.
— Если бы мама вернулась, она бы позвонила, — сообразила девочка, которой было приятно ехать на папе.
— Я отключил телефон.
— Я так и знала, — сказала девочка, но о чем-то своем.
Вечер был искрометным, только эти искры были темными.
Саша Воропанов любил темную сторону суток, иное полушарие, невидимое отсюда. Сашу почему-то осенило, что белая рука у трупа с виртуозно оттопыренным мизинцем, видимо, принадлежала Селицкому. Не Алексею, а Николаю. Оба Селицких были писателями. Но Николай был модным, интеллектуальным, обидчивым мистификатором, а Алексей вообще куда-то пропал.
В споре славянофилов и западников победили последние, жалобно назвавшиеся постмодернистами. Победили и вдруг стали умирать. Один за другим, как этот Селицкий Н. Они смотрели на своих горе-собратьев, сохранивших допотопное миропонимание, как колонизаторы на туземцев, с терпеливым пренебрежением. И вдруг что-что с ними произошло, непредвиденное и непреодолимое.
Саша Воропанов видел Селицкого Н. на днях в Доме книги. Узнав друг друга, они как-то уж чересчур символично замешкались на входе, пытаясь уступить один другому дорогу. Селицкий Н., обычно бледный и рыхлый, был непривычно румян, подшофе, надушен, купил охапку своих книг. Он спросил Сашу, когда встретимся. Воропанов ответил, что встретились ведь уже, и, кажется, обидел Селицкого Н., потому что тот захихикал тоньше, чем обычно. Селицкий Н. думал о Воропанове, что вот приятный молодой человек, а куксится. Однако, что мог ответить Селицкому Н. Воропанов, если они действительно встретились?
Саша Воропанов думал о превратностях текущего века. Поразительно, всё оставалось по-прежнему вечным: и человеческая красота, и природа, и смерть, и ребенок как апофеоз классической чистоты, а представление об этом вечном исказилось до противного. Ты должен быть богатым, чтобы путешествовать с женой и дочкой по белому свету. Для этого ты должен быть известным, востребованным, мерзким. Либо ждать, полжизни провести в подполье. И всё пожизненные сроки, и всё посмертные срока. Ждать, когда это всё закончится. Тем временем закончишься ты. Жена была права, когда пресекла его мечту об отдельном кабинете старым, как семья, заверением: «Как только у писателя появляется кабинет с письменным столом из карельской березы, с вольтеровским креслом, писатель заканчивается». Вместо кабинета сделали детскую. Ребенку нужнее личное пространство.