— Возмутительно! — заговорили все вокруг. — Совсем обнаглели, мест не уступают!
Я отвернулся, глядел в окно. Неткнутый глаз тоже почему-то слезился, все расплывалось.
...О, родной, великолепный, волнующий запах больницы! Федю я нашел в ординаторской. Повернувшись к окну, он смотрел рентгеновский снимок.
— О привет, старик! Пришел?
Я кивнул.
— ...А принес?
Что я мог принести, когда и семье осталось всего шестьдесят пять рублей?
— ...Извини, старик, я занят, — отворачиваясь к окну, проговорил он.
Я вышел из ординаторской, сел в темном коридоре на холодную батарею. Вот так! Пожертвовал своим животом для его учебы — и вот результат! Знал бы я тогда... Ну и что? Все равно бы то же самое сделал. Правильно Леха говорит — жизнь меня ничему не учит. Но, может быть, это и хорошо?
Никакой ошибки и нет. Просто ничего не опасался, ничего не остерегался, слишком верил в уютное и веселое устройство жизни — и, ей-Богу, не жаль!
— Здесь нельзя сидеть!.. — сказал врач с широким лицом и узкими глазами (потом я узнал, что его фамилия была Варнаков). — Зайдите ко мне... Понимаете, — медленно заговорил он после осмотра. — Заплату вам можно делать только из вашей же ткани. И главный вопрос — в каком состоянии сейчас эта ткань?
— А так, до операции, этого нельзя узнать?
Он молча покачал головой.
— Шансов на благополучный исход — пятьдесят из ста.
— Тогда, может быть, мне все же к Ядрошникову попроситься?
На лице его промелькнуло колебание. Конечно, приятно свалить тяжесть на другого — пусть такую операцию, пятьдесят из ста, делает другой.
— Нет! — покачав головой, твердо ответил Варнаков.
Потом последовали процедуры, я глотал длинную толстую кишку, сдавая сок. Такая медсестра сок у меня брала — я все бы ей отдал, не только сок!
— Не пойму, — говорит, — что вы там такое гуторите через зонд?
— Я гуторю, не худо бы нам потом встретиться.
— Надо же, — восхищается. — Одной ногой, можно сказать, уже в могиле, а лезет!
Потом я лежал в темноте, думал, вспоминал. Ведь и отца замучила эта же самая болезнь. Конечно, наследственность — великая вещь, но зачем же с такой точностью передавать и болезни?
Я заснул. Сон начался как-то сразу, ничем не отгороженный от яви. Мы с женой, самым любимым и самым ненавистным существом на свете (это остро ощущается даже во сне), идем по какой-то незнакомой улице, мимо серого здания без окон.
— Я тут вчера умер, — бодро, как обычно, говорю я, — Тельце бы мое надо получить. А?
В темном помещении я протягиваю свой паспорт, обгрызенный по углам нашим любимым щеночком. Человек в пенсне поворачивается на крутящемся кресле, раскрывает шкаф за спиной и брезгливо протягивает мне мое тельце — маленькое, с болтающимися ножками.