Весело поблагодарив, я кладу тельце в карман. Потом мы выходим на балкон и оказываемся над каким-то городом, на страшной высоте.
— Да... Вот и вся жизнь! — глухо сбоку произносит жена и, уткнувшись в мое плечо, начинает рыдать.
Я проснулся, испуганный. Что это за город, над которым мы стояли?..
Полежал в темноте, вытер горячие слезы на щеках. Второй сон тоже накатился неожиданно. Жара. Темнота. Я с закрытыми глазами лежу голой спиной на шершавых досках причала, ощущая поблизости присутствие друзей. Глаза закрыты (во сне!). Из окружающей тьмы по доскам передаются лишь крепкие, дребезжащие, учащающиеся удары пяток, потом пауза, и от воды доносится прохлада. Несколько ледяных капель шлепается на живот, кожа блаженно вздрагивает... Я полежал так, потом вытолкал себя из этого сна со странной тревожной мыслью: такой прекрасный сон пусть досмотрит дочка!
Проснувшись, я лежал в палате, усмехаясь, удивляясь странному течению своих мыслей во сне.
Под утро я опять уснул и окунулся в сон — такой легкий, счастливый, что проснулся весь в счастливых слезах... Мы с любимыми моими друзьями (только сейчас я чувствую, как, оказывается, их помню и люблю) мчимся в открытой машине по влажной улице за серебристой цистерной «Пиво», подняв тяжелые пистолеты, стреляем и, вытянувшись, смеясь, ловим губами прозрачные струи, бьющие из дыр...
Утром я лежал побритый, готовый, собранный.
Открылась дверь, и в палату вошел Федя.
— Ты? — изумился я.
— А! — улыбнулся он. — Онассисом с вами все равно не станешь!
...Общий наркоз — это как будто лезешь сам, с каждым вздохом все дальше, в темную душную трубу, все больше затыкая собой приток воздуха, задыхаясь... и когда чувствуешь, что уже все, не вздохнуть, делаешь отчаянный рывок назад, но сознание медленно, как свет в кино, начинает гаснуть...
После больницы я лежал дома. Раздались звонки, явился Алексей.
— Ты чего делаешь?
— Лежу. А что?
— Дзыня совсем плох, полное отчаяние! Подписал какой-то хитрый контракт — уезжает!
— В Сибирь, что ли?
— Угадал!
— А где мы с ним встретимся? У него? — вставая, поинтересовался я.
— Нет. У него — нет смысла. Решили на даче у меня, чтоб никого больше, только мы!
— На тачке его поедем? — спросил я, наспех собравшись.
— Нет. Тачки теперь нет у него. Тачку он оставляет.
— Ясно.
Дзыня, подтянутый, затянутый, натянутый, как всегда, стоял на платформе, личико его посинело, налилось злобой.
— Что такое? Почему?! — тряся перед лицом растопыренными ладошками, завопил он. — Только что ушла электричка, неужели нельзя было успеть?
— Да с этим разве сделаешь что-нибудь? — сразу переходя на его сторону, ответил Алексей.