В свином деревянном корыте я успел увидеть присохшие ко дну скукоженные чехольчики помидоров — и тут он успел! Интересно — до заморозка или после?
Потом я смотрел на слоистые загривки торопливо жующих хряков и думал: в нашей жизни во всех хитросплетениях все равно не разберешься! И самое верное — самое примитивное рассуждение: человек, выкармливающий скотину, хотя бы даже для прикорма себя, наверное, прав, а те, кто как-то ограничивает его, тоже, может, правы, но уже меньше! И я так чувствую, что помогать-то, наверное, надо ему, а не другим — которые абсолютно спокойно оставляют поля помидоров, превращая их в гниль!
Тракторист уселся на приступку кабины, закурил и чего-то ждал, стеснительно — и в то же время явно — поглядывая на меня. Платон, недовольный заминкой, замедлил движение вил и остановил на нем тяжелый взгляд.
— Гала просила передать, — как бы оправдывая свое присутствие, проговорил тракторист, — шо к обеду она не придет — у нас Вятка рожает!
Платон мрачно кивнул и продолжил работу. Видимо, посчитал, что это сообщение как-то объясняет небольшую задержку тракториста. Стало быть, понял я, эти комбикорма — привет от Галы, дочки Платона, посланный с фермы... Вроде бы это нехорошо, но ведь больше взять-то неоткуда, да и сколько его на любой ферме валяется под ногами, под тракторами!
Тракторист вдруг преодолел свою нерешительность, встал с подножки — маленький, румяный — и слегка приседающей походкой направился ко мне. Платон хмуро посмотрел на него, потом махнул рукой, заранее, видно, зная, что собирается сказать тракторист, и оценивая это как ненужную пустяковину.
Тракторист подошел ко мне вплотную и выбросил пятерню. Мы взялись за руки, пожали, но тракторист не выпускал моих пальцев. Глаза его загадочно блестели. Он выдержал длинную паузу и наконец эффектно произнес:
— Попов Леонид Георгиевич!
В смысле произведенного впечатления он не просчитался.
— Как? Попов? И Георгиевич? — изумился я. — Так я же Валерий Георгиевич Попов!
Тракторист довольно улыбнулся и, ни слова больше не говоря (видимо, он сделал все, что хотел), еще раз тряхнул мне руку, сел в стеклянную свою кабину и урулил.
Единственный, на кого я мог выплеснуть свои эмоции, был Платон, хотя, судя по меланхолическому его выражению, особого сопереживания я от него не ждал.
— Попов!.. И — Георгиевич! — все же воскликнул радостно я.
— Да много тут всяких! — пренебрежительно произнес Платон (я подумал, что он имеет в виду нерадивого тракториста). — Што ж удивительного — родное ведь село.
Действительно... родное! Я с умилением посмотрел вокруг, но ничего умилительного больше не заметил.