— Твои? — Она ткнула в мою сторону пальцем.
Я кивнула.
И через несколько минут они уже неслись к моим широко распахнутым объятиям.
Впереди всех летела Доминик Донон — маленькая, не больше воробушка, отважная женщина, в обычной ее буржуазной жизни — мэр маленького городка Мизинэ, спутника Парижа, в который можно доехать из центра на скоростном метро РЭР за полчаса. Но сейчас она была не мэр, а путешественница, смело кинувшаяся в эту страну, где сплошь и рядом требуется ее бесстрашие.
Подлетев ко мне, Доминик с разбегу запрыгнула на меня своими крохотными ручками и ножками, и мы закружились с ней по полированному мрамору. Тут же накинулись на меня и облепили со всех сторон другие отважные «койоты» и «койотши» — в обыденной жизни сотрудники и сотрудницы мэрии тихого и уютного французского городка, прилетевшие сюда, в эту дикую Россию, биться с силами зла. Первая их битва — с таможней — оказалась слишком легкой и лишь распалила их азарт. Они приехали помогать мне, зная, что я тут почти одна борюсь за справедливость, и стали сразу же спрашивать: ну, как тут? Чего? В чем может понадобиться их помощь? Мы вышли из павильона наружу — и сразу раздался дикий вой: какой холод! Ничего! То ли еще будет! Весь день впереди.
Митя грузил их чемоданы с тележки в багажник автобуса. Гости радостно хлопали его по спине. Нахохлившиеся, как воробьи, музыканты-халтурщики наконец-то опомнились и задудели «Марсельезу». Гости ответили ликующими воплями. Затем, ворвавшись в автобус, стали тискать и целовать Марта — многие из них еще с прошлого раза были влюблены в этого холодного красавца.
Думаю — они бы не ласкались, если бы знали, кто он.
До того как мы тронулись, Доминик торжественно, под аплодисменты публики, вручила подарки. Я заглянула в пакет, зажмурившись, вдохнула любимые запахи — мои сыры! Любимые нормандские камамберы — «Президент», «Левасер» и «Ланкето», а также бутылочка бургундского «Беллевью» 1972 года со щегольски оставленной на бутылке пылью.
Мужчинам были вручены наборы мужской косметики «Ив Роше».
— Поехали!
Вдоль шоссе мелькали освещенные изнутри стеклянные рекламные щиты наших финансовых гениев — Горячев, Дубинский, Крац: все подряд уже или за решеткой, или в розыске — и даже наш аккуратнейший Ленечка Крац в розыске, увы! Лишь щиты сияют!
Мы привезли дорогих гостей в нашу замечательную гостиницу «Советскую», где после неизбежных, увы, трений удалось всех расселить так, как дорогие гости хотели. После этого я зашла в номер к Роже.
Роже подарила мне Мара, хотя что-либо дарить — не в ее характере. Но сказать, что я украла у нее Роже, — язык не поворачивается. Как всегда, истина где-то посередине. У Мары встречались люди самые разные, немало было и иностранцев, и с ними ее тоже связывали дела: людей бессмысленных она не терпела. Я застала уже лишь остатки их прежней роскошно международной коммунистической деятельности, но и это впечатляло. Роже, как рассказала мне Мара, был сыном знаменитого международного деятеля-коммуниста, действительно много сделавшего для рабочего движения, но не забывавшего при этом и себя. Ясное дело! Будь он дурак — так высоко бы не поднялся. Роже, как пренебрежительно заметила Мара, был лишь жалким слепком отца, хотя некоторые его свойства все же унаследовал. Перешел ли к нему революционный пыл? Я бы не сказала, чтоб это так уж бросалось в глаза. Но коммерческую жилку он, похоже, у папы взял: сюда приезжал по делам, которые они подолгу обсуждали с Марой: порой до глубокого вечера я слышала за стенкой его слегка гнусавый голос. После ухода адмирала к молодой жене Роже стал задерживаться у Мары и до утра.