На доске пациента зеленым маркером написано: «Мистер Гильдер. Аллергии нет». Надпись на доске гласит: «Время посещения: с 15:00 до 17:00», но никаких посетителей не видно – ни рядом с ним, ни вообще где-либо в отделении. Моих зарубежных коллег поражает тот факт, что пожилых пациентов редко навещают члены их семей. В других странах такого не увидишь. Чтобы рядом с пожилым человеком никого не было. Чтобы он жил один. Чтобы за ним ухаживали чужие люди.
Я останавливаюсь, делаю глубокий вдох и пытаюсь найти в себе силы ему помочь. Глаза слипаются и слезятся из-за того, что я так измотана. Но я не могу пройти мимо. Работающие в отделении медсестры слишком заняты, и поблизости никого нет, хотя я вижу, что дверь в одну из палат открыта и кто-то за дверью сваливает в кучу грязное белье в ярко-желтых пакетах.
Я смотрю на часы. Мне надо забирать сына и дочку из продленки, опаздывать нельзя. Я представляю, как они сидят там – как всегда, последние – и упорно смотрят в окно, пока наконец не увидят меня, и их лица озаряются улыбками. «Простите», – говорю я им. «Не волнуйся, мама», – всегда отвечают они. Они никогда не жалуются. И от этого мне становится еще хуже.
Но потом я смотрю на мужчину, лежащего на больничной койке, вижу выражение его лица, его одиночество.
У меня в голове всплывает образ мамы, я вспоминаю, как она возвращалась после долгих дней обучения на роль социального работника, как она трудилась по выходным на заводе, чтобы оплачивать курсы, как работала волонтером в ночную смену в благотворительной организации. Должно быть, она жутко уставала, но каким-то образом ей всегда удавалось оставаться доброй. Я вспоминаю Шерил и то, как дорога она была моему отцу, как много времени она проводила рядом с ним – часто в выходные, отодвигая собственную жизнь на второй план и ставя на первое место доброту по отношению к моему отцу – доброту, в которой он так отчаянно нуждался.
– Здравствуйте, мистер Гильдер, – говорю я, наполовину отдергивая занавеску, отделяющую его койку от царящего в отделении хаоса, снующего туда-сюда персонала и сигналов экстренного вызова. Я сажусь на стул рядом с его койкой, стараясь не слишком задумываться над тем, почему сиденье сырое. Беру в руки непроливайку с еле теплым чаем и протягиваю ее мистеру Гильдеру. У него сильно трясутся руки. – Давайте помогу.
Одной рукой придерживая ему голову, я наклоняю кружку к его сухим, потрескавшимся губам. Он пьет как человек, уже давно испытывающий невероятную жажду. Я стараюсь не думать о том, когда он пил в последний раз. Совсем не обязательно, что в этом виноваты медсестры. Сегодня здесь очень мало персонала. Но мистеру Гильдеру от этого не легче. Он пьет, и его лицо немного расслабляется, а дрожь утихает. Допив свой чай, он откидывается на спинку койки – он истратил слишком много сил просто на попытку выжить. Он улыбается и становится чуть более умиротворенным.