– Это буффалодон! – крикнул, задыхаясь, Эдик. – Абсолютно тупое создание! Чтобы его завалить, надо целиться в голову, а броню фиг пробьешь!
Буффалодон мощно испражнился и попер на грузовик, клоня голову и угрожающе качая бивнем. Пулеметчик добавил, очередь прошла вскользь, оставляя белесые бороздки на костяной броне чудовища, и того наконец-то проняло – неуклюже развернувшись, буффалодон удалился, издавая обиженный рев и покачивая головой.
А грузовики прибавили скорости.
– Крупный экземпляр! – оживленно сказал Лахин.
– Покрупнее видали, – пренебрежительно отмахнулся Кузьмич и повернул голову ко мне. – Тут у них тропа, чудики эти постоянно мигрируют от гор к океану и обратно. С бивнями – это самец. Видать, принял нас за соперника! Да-а… Кто не видал, как эти животины сношаются, тот ничего не видал!
И снова лес сжал дорогу, хотя назвать так малозаметную колею было большим преувеличением. Скорость резко упала, грузовик трясло и шатало.
Я опустил спинку, но и лежать было затруднительно – чтобы не вывалиться с сиденья, следовало держаться руками и ногами, чем я и занимался до самого вечера, устав так, будто оставленные за спиной километры проделал пешком.
На закате караван добрался до старого лагеря на высоком плоском холме, поросшем шуршавшим кустарником. Ветра не было совершенно, но колючие ветки качались и шебуршали, а молодые побеги медленно извивались. Стоило хлопнуть дверцей, как они скрутились, чуть ли не в узлы завязались – и пошла волна по всему бушу. Побеги сворачивались, ветки обвисали, а стволики переставали шататься – растение притворялось дохлым.
«Все чудесатее и чудесатее…»
Охранники и помощники Саула запаливали костры, а я неотрывно глядел на запад. Там пламенело желто-оранжевое сияние. Маленькое белое солнышко краем цепляло пильчатую линию гор, но не калилось красным, как на Земле, а наливалось желтизной сока манго.
И тишина…
Я и подумал: может, все к лучшему? И все будет хорошо?
И я все-все вспомню? И стану самим собой…
…Костры в ночи горели ярко, бросая отсветы на грузовики, поставленные в круг. Дозорные время от времени подбрасывали сучьев, поддерживая жар в четырех огнищах, отпугивавших местное зверье. Столько же кострищ успело прогореть, калясь в темноте россыпями красных углей, – повар с помощниками как раз раскладывал махи с бротами, а в большой кастрюле варился компот.
Весь экипаж нашей третьей машины сидел у гаснущего костра, втягивая органами обоняния первые ароматы от пекущихся плодов.
Димон с Кащеем сидели рядом, прихлебывая из одной фляжки забродивший сок. Вино, не вино, но «торкает», по выражению Полторашки.