За дверью раздался смех. Тихий, отрывистый. Тому, кто смеялся, не было весело, и мальчик почувствовал, как волосы у него на загривке становятся дыбом.
– Здесь твои родители. Твои сестры и брат. Твои друзья.
– Если бы ты была моей матерью, то знала бы, что у меня нет друзей! – изо всех сил сопротивляясь одолевавшему его страху, выкрикнул Йован. – Уходите! Я буду молиться и… я вас не боюсь.
Не слушая, что ему будут говорить в ответ, Йован метнулся к столу, заткнул уши, зажмурился и начал громко читать «Отче наш». Он знал много молитв и решил прочесть их все вслух, как можно громче, потому что любая нечисть, что бродит в темноте, должна бояться Божьего слова.
Некоторое время ему удавалось сосредотачиваться на тексте молитвы. Он даже почувствовал, как страх разжимает свои лапы, позволяя ему сделать глубокий вдох.
«Может, я все же спал и мне почудилось?»
Но только Йован позволил себе допустить крохотную возможность того, что ему удалось совладать с чудовищами, как, на свою беду, открыл глаза.
Стол, за которым он сидел, находился недалеко от единственного в комнате небольшого окошка. Окно было слева, и, открыв глаза, мальчик боковым зрением заметил какое-то движение в той стороне. Йован повернул голову.
Косой серп луны все так же заглядывал в комнату.
Под окном стояли отец и мать.
Йован прижал ко рту руку, чтобы не завопить во весь голос. Нельзя кричать. На крик сбегутся чудовища – и те, что бродят в ночи, и те, что живут в голове, глубоко в сознании каждого. Крик, прорезавший ночную тьму, может стоить ему рассудка – Йован понял это не разумом, а на каком-то животном, инстинктивном уровне.
Умершие родители смотрели прямо на него. Этот взгляд Йовану не суждено было забыть никогда. Пустые, мертвые, подернутые белесой пленкой, словно закрытые бельмами глаза были слепы, но… видели. В них не было больше ничего человеческого – горя, радости, гнева, веселья, сомнений, сожаления. Чувства, владевшие ими при жизни, умерли, как умерли они сами.
Но кое-что осталось. Алчность, жажда, вечная зависть мертвого к живому. Йован точно знал, чего они хотят, зачем явились сюда. Им хотелось забрать его с собой.
– Выйди сюда, мальчик, – проговорил отец. Губы его шевелились, извивались, как могильные черви.
– Нужно слушаться родителей, – вторила мать.
Лица их были неподвижны. Бледные до синевы, бескровные. Платье матери, то самое, в котором ее отнесли на кладбище, было запачкано в земле. Йовану показалось, что ее тусклые волосы стали длиннее, как будто продолжали расти там, в могиле.
– Я спала, пока что-то не подняло меня, – сказала мать. – И теперь я больше не хочу спать. Я хочу, чтобы ты вышел ко мне, Йован. Мне нужно обнять тебя.