Думая так, Ника начинала уважать Агафью. Она не одобряла ее религиозности, но преклонялась перед силой духа, ставшего выше всего: личной безопасности, семьи, осуждений.
«Мне бы так, — завидовала Ника, — поступать бы, как велит сердце… Где взять для этого силы? У кого научиться этому?»
Находя поступок Агафьи мужественным и не вникая в смысл его, Ника почувствовала, как что-то новое открывалось ей в этой женщине и влекло с тайной силой. Как родную и близкую, стало жаль Агафью, захотелось спасти ее жизнь.
Узнав, что фельдшерица и медицинская сестра должны каждый день посещать больных, делать процедуры, принимать в медпункте, Ника предложила свою помощь.
— За Агашей ходить некому: мать сама беспомощная, а сынишка… чего может в таком деле? — сказала фельдшерица. — Твоя помощь пригодится.
И Ника стала ухаживать за больной не только с сознанием необходимости, но с большим сердечным чувством, печальным и трогательно светлым. После работы на ферме изменилось к ней отношение, на нее стали смотреть серьезнее, а теперь заговорили о ее доброте и чуткости с удивлением, как будто о необычной находке. Она не слышала этих разговоров, а если бы услышала, то обиделась бы за себя, потому что теперь сердце ее было переполнено великой любовью к человеку…
Все время Ника находилась около больной, отлучалась домой ненадолго, чтобы поесть. Отец с тревогой заметил, как она сосредоточилась на чем-то своем, внутреннем, как лихорадочно блестят ее глаза, тогда как сама она внешне спокойная, ровная.
«Не поддалась ли поповщине?» — подумал Филатов и осторожно спросил:
— Ты что-то не в себе?
— Жаль Агашу… Ох, как жаль!..
— Она сама виновата.
— Зачем ты так… сейчас, когда она почти без памяти.
Отцу стало стыдно.
— Ладно… ты уж старайся.
К тому, что делала Ника, неприложимо слово «старание». Она не понуждала себя сознанием долга помочь в беде, не задумывалась над добровольной обязанностью своей, не приходил ей на ум ходкий призыв «человек человеку — друг, товарищ и брат». Все существо ее жило чужим горем, как своим, она чувствовала это горе каждым нервом. Войдя в чужую семью, она стала в ней тем человеком, без которого уже не могли обойтись.
По утрам приходила фельдшерица, ослушивала Агафью, потом медсестра делала уколы. От них Ника узнавала, что у других болезнь протекает легче.
Агафья лежала пластом, горячая грудь ее часто вздымалась в одышке. Ника почти насильно вливала ей в рот куриный бульон; только ягодный морс больная пила жадно и помногу. Иногда дыхание Агафьи замирало, тогда Ника со страхом брала ее руку, искала пульс и, не найдя, припадала ухом к груди. Удары сердца были слабые, глухие. Ника обмирала до озноба на ногах и руках, плакала тихими слезами.