Женщины и девушки одна за другой покидали луг. Вот и Ника дошла до конца вала и сделала последний взмах граблями.
— Алеша, помочь тебе вал добить?
— Не надо. Отдохни, пока я кончу.
Она легла на спину под деревом, вся расслабла от усталости. Каждый мускул пронизывала ноющая истома, было приятно ощущать телесную тяжесть и состояние неподвижности. Сквозь листву видела густо-синие лоскутки неба, такие далекие-далекие, что чувствовала немыслимое расстояние до них и оторванность. И тем надежнее ощущалась слитность с землей, на которой она лежала, слушая, как шумит в висках кровь, как шуршат в траве невидимые букашки.
«Уснуть бы», — думает она, закрывая глаза, но тут же встает и идет на другой луг, где стрекочут косилки. Пружинит под ногами дернина, мнется, шуршит трава, потрескивают сучья. Густо-синие тени лежат под деревьями, неподвижные листья блестят, обильно залитые солнцем, изнывают в зное. Осколками стекла сверкают озера, отражая высокое небо с редкими маленькими облачками, похожими на охапки кудели.
* * *
Солнце еще не село, когда Лиза опять стала барабанить по пустому ведру; она наварила пшенной каши, вскипятила чай. Со всех сторон потянулись на стан косцы. Усталость сделала людей молчаливыми. Мало-помалу, после того как все выкупались и собрались за столом, стали вспыхивать разговоры.
— Поработали неплохо, — сказал Лавруха, допивая пятую кружку чаю. — Пожалуй, можно бы побольше покосу взять.
— Больше лесхоз не дает: своим, говорят, работникам надо.
И пошел разговор о покосах, о сене, о скотине, о молоке… Говорили пожилые, а молодежь переглядывалась, пересмеивалась.
— Завтра начнем чуть свет, по росе легче косится, — сказал Лавруха, позевывая и приглядывая место для ночлега, где продувает, чтобы меньше беспокоили комары.
— А как проспим до солнца? — ответила Ника.
— Я не просплю. Как будильник, просыпаюсь по заказу. — Лавруха хвалился без удержу. — А кто будет потягиваться да прохлаждаться, я того хворостиной.
— Хворостина-то о двух концах, — сказала Ника, задорно смеясь.
— А я за оба конца ухвачусь, а серединой лупить стану, — Лавруха задрожал от мелкого смеха.
— За середину тоже можно ухватиться, — не унималась Ника, желая, чтобы последнее слово осталось за ней. — Это уж кто как сумеет.
— Да ты сумеешь. Бой-девка!.. Не дай бог, кто тебя в жены выберет.
— Я сама себе мужа выберу, когда захочу.
Все засмеялись, а Ника продолжала уже без смеха, серьезно, веря в то, что говорила:
— Прямо скажу: люблю тебя и хочу быть твоей женой. Вот и все!
— А как откажет? — в тон ей серьезно спросил Лавруха.